Автор иконостаса Романовской церкви Владимир Лукич Боровиковский
|
И.В. Бугаевский-Благородный.
Портрет В. Л. Боровиковского |
Интерьер Романовской церкви Покрова Пресвятой Богородицы украсил иконостас с иконами, выполненными в 1814—15 гг. выдающимся русским художником Вадимиром Лукичом Боровиковским, советником императорской академии художеств, жившего и работавшего в это время в Петербурге.
В. Л. Боровиковский — род. в г. Миргороде, нынешней Полтавской губернии, 24 июля 1757 г., ум. 6 апреля 1825 г. Отец его, старожил Миргорода, значковый товарищ Лука Боровик (одинаково писавшийся Боровиком и Боровиковским, также как Лукой и Лукьяном, ум. в 1775 г.) принадлежал к казачьей старшине, представители которой, в следующее царствование, превратились в русских дворян. Мать художника, Евдокия (ум. 1765 г.) была также местная уроженка. Детство и юность художника совпали со временем гетманства Кирилла Разумовского (1750—1764 гг.) и последующей эпохой, то есть временем, когда старый казацкий строй постепенно переливался в русское чиновничество, когда совершилось окончательное закрепощение малороссийских крестьян (1783), введение в Малороссии табели о рангах и слияние малороссийского общества с великорусским на служебном поприще. В молодых годах, по обыкновению того времени, Владимир Лукич поступил на военную службу. Но в чине поручика уже вышел в отставку и поселился в отцовском доме, в Миргороде, занявшись исключительно живописью.
Старинная малороссийская живопись весьма мало известна. Как во всяком еще патриархальном обществе, живопись эта ютилась в церкви, которая одна, по высокому своему назначению, допускала роскошь украшений и нуждалась в этом искусстве. Отсюда и первенствующее значение иконописи в начальных временах развития художества. В Южной Руси она развивалась самостоятельно, совершенно независимо от северной иконописи, скорее под некоторым западным влиянием. Нечто вроде руководящей роли принадлежало в ней школе, существовавшей при Киево-Печерской лавре. Но и самобытные искорки, в разных углах малороссийского края, как показывают случайно встречаемые образцы старой живописи, могли обнаруживать и самостоятельные силы, и известное творчество. Одним из уголков, где ютилось это скромное искусство, был Миргород, а представителями его были лица семьи Боровиков, впоследствии Боровиковских.
Живописное искусство было как бы наследственным в этой семье. Сам Лука Боровик был живописец. Сохранился образ св. Дмитрия Ростовского его работы. Брат Боровика, Алексей, и племянник, Демьян, были также живописцы. Все четыре сына Боровика: Владимир — старший, Василий, Петр и Иван, занимались также живописью. Отсюда ясно, что начальные познания в этом искусстве Боровиковский получил от отца. И, действительно, за несколько лет еще до отъезда в Петербург, он приобрел известность искусного иконописца, и многие иконостасы в Малороссии были писаны им. В Троицкой церкви г. Миргорода весь иконостас, ныне погибший, был его работы. На иконах существовало и означение — 1784 год. Большинство его сельских иконостасов того времени не уцелело вследствие перестройки и обновления церквей. Вся семья Боровиковских была крепко сплочена своим общим делом и чрезвычайно трудолюбива, а Владимир отличался особенно, и трудолюбием, и способностями.
Его молодость прошла в родном Миргороде, где он прожил за исключением короткого срока службы, по-видимому, безвыездно до тридцати лет. Дом Боровиковских, после смерти отца доставшийся Владимиру, стоял в Воскресенском приходе, близ самой церкви Воскресения, на берегу реки Хорола. Огромные вербы осеняют и теперь этот уголок, давно переменивший хозяев. Тихая, заросшая тростником и водорослями речка струится близ огорода усадьбы. Скромные домики "мирного города" раскидываются кругом, вплоть до громадной площади, где существовала воспетая Гоголем лужа. До недавних еще пор Миргород представлял собою классически тихий, мирный и наивный уголок, с простодушным казачьим населением, с благодатной природой и большою наклонностью к юмору у способных и толковых его обитателей. Здесь как бы сконцентрировался малороссийский народный тип, с его чертами простодушной наивности, тонкой и наблюдательной насмешливости, скрытности, независимости и подчас глубокой грусти. Можно представить, каково все это было сто лет назад.
То было время, еще не знавшее почти сословных различий. Родной брат Луки Боровика (дворянина) Феодор — был священником Воскресенской церкви, близ которой жила семья. Дочь Боровика была замужем за священником же, Яковом Гарковским. Духовенство в ту пору не составляло в Малороссии отдельного сословия, а было выборное. Между лицами мелкой "старшины" и простым казачеством общение было полное. Семья иконописцев Боровиковских, к тому же, была и очень небогата. Кроме дома, она владела еще пятнадцатью десятинами земли близ Миргорода, да небольшой земелькой в Хорольском уезде. Средою, в которой жил Боровиковский, было столько же казачества, как и шляхетства. Жизнь текла патриархально, в старых обычаях, за постоянной работой. Старый Боровик играл на гуслях и научил тому же искусству своего сына. Писались иконостасы, да образа по заказу частных лиц, и поныне еще сохраняемые в некоторых семействах в той местности, как святыня. Вероятно, трудолюбивая жизнь художника так бы и прошла в родном Миргороде, оставив только ближайшим землякам добрую и честную память, если бы не случай, который выдвинул его и сделал имя его известным.
Это — разрисовка стен дома, в котором останавливалась Императрица Екатерина II во время поездки своей в Крым. К рассказу об этом случае примешалась легенда, пущенная в ход небезызвестным писателем, но совершенно лишенная основания. Мы говорим об очерке Г. П. Данилевского "Екатерина II на Днепре", героем которого является Боровиковский. В этом очерке Боровиковский выступает забулдыгой-маляром, нанявшимся в рекруты за другого. По просьбе его столетнего деда, царица, остановившаяся случайно в корчме этого деда, освобождает Боровиковского от солдатчины и берет с собою в Петербург. В рассказе этом все неверно и вымышлено. Перепутана даже местность, и Миргород смешан с Ново-Миргородом; характер художника искажен совершенно.
"Энциклопедический Словарь" Плюшара и все печатные источники передают дело иначе, совершенно согласно и с преданиями родных. Во время путешествия Екатерины в Крым, один из представителей малороссийского дворянства, Капнист, поручил Боровиковскому написать несколько картин, чтобы украсить дом, назначенный для приема царицы. На одной из картин художник изобразил семь мудрецов Греции перед книгою "Наказа" и Екатерину, в виде Минервы, объясняющую им свое произведение. На другой представлен был Петр I, вспахивающий землю, а вслед за ним Екатерина II, сеющая семена. Два гения, изображавшие великих князей Александра и Константина, боронили эту вспаханную и засеянную землю. Почти несомненно можно сказать, что темы этих картин были внушены живописцу.
Но живопись понравилась, Императрица пожелала узнать имя художника и предложила ему ехать учиться в Петербург. Эти исторические фрески не сохранились, также как и временный дворец, находившийся по всем данным в Кременчуге, где Екатерина останавливалась на пути из Киева, 30 апреля 1787 г. Капнист, как миргородский уроженец и сын последнего полковника миргородского, имел полную возможность знать Боровиковского и вызвать его в Кременчуг, отстоящий от Миргорода на расстоянии всего семидесяти пяти верст. Боровиковский принял вызов Императрицы и решился ехать в Петербург. Переезд состоялся, по-видимому, вскоре после достопамятного события, изменившего его жизнь. Уезжая, он взял с собою малолетнего племянника, сына единственной своей сестры, бывшей замужем за священником Гарковским, Антона, с тем, чтобы отдать его в военный корпус. В то время художнику было тридцать лет.
Сведения о том, кто был первым учителем Боровиковского в Петербурге, противоречивы. Князь Эристов, в заметке "Энциклопедического словаря", называет этим учителем Лампи. Но это не верно прежде всего потому, что оба Лампи, отец и сын, приехали в Петербург только в 1791 г., а в 1789 г. Лампи-отец только вызван был королем Станиславом-Августом Понятовским из Вены в Варшаву. Первоначально Боровиковский несомненно занимался с Д. Г. Левицким. В 1788 г. Левицкий уволился от преподавания в академии и, имея более досуга, мог принять к себе ученика и земляка, который обнаруживал такое дарование. По приезде Лампи, Боровиковский работал с ним и пользовался его любовью и уважением. Лампи хлопотал в академии о художественных степенях для него, о чем художник сам заботился мало. Он же впоследствии передал ему свою мастерскую на Миллионной, где долго жил Боровиковский.
Художник не был особенным баловнем академии, которая постепенно повышала его, как кажется, лишь под влиянием возраставшей его известности в обществе. Упорство, с каким академия долгое время отказывала ему в высших степенях, объясняется особенностью ее устава, действовавшего до 1830 г. По этому уставу, портретная живопись считалась родом второстепенным, и ни Левицкий, ни Боровиковский не могли получить звания профессора. Достоинство работ Боровиковского взяло свое, но на академическом конкурсе он получил все-таки только вторую награду, наряду с забытым ныне пейзажистом Мартыновым. Первая награда присуждена была скульптору Козловскому. Окончательное признание досталось Боровиковскому только после исполнения портретов лиц царской фамилии, находящихся теперь в Романовской галерее Зимнего дворца. Около того же времени, 1802 г., ему дан был заказ на украшение строившегося тогда дворца, ныне Михайловского замка. Перемена царствования не повлияла на судьбу художника. Император Павел, бывший другом художников и часто посещавший академию, хорошо знал его лично. В царствование Александра І, правительство заказало ему работы в иконостасе Казанского собора, начатые им с 1808 г.
В 1790-е годы художник привнес принципы миниатюрного письма в портрет маслом на холсте привычных размеров. Постепенно Боровиковский выработал нечто вроде иконографического канона женских портретов: поясное (редко поколенное) изображение фигуры, опирающейся на тумбу, дерево и тому подобное, непременно с чем-нибудь в руке; фон, как правило, природный. Фигура всегда размещена на грани темного тона (деревья) и светлого (небо).
Боровиковский исполняет в это время портреты широкого круга людей. Среди его моделей мы встречаем не только друзей Державина и Львова. Но художник становится известен и в светской, придворной среде, к нему обращаются с заказами крупные сановники и вельможи, люди, возведенные прихотью императора на важные посты в государстве. Боровиковский пишет почти всю семью влиятельного «светлейшего» князя П. В. Лопухина, в частности, его старшую дочь А. П. Гагарину (1801, Русский музей), пользовавшуюся особой благосклонностью Павла I. Он выполняет портреты трех дочерей сенатора Г. П. Гагарина.
Иногда в портретах повторяется не только композиция, но и отдельные детали. К числу лучших работ 1790-х годов относятся «Портрет торжковской крестьянки Христиньи» (1795, ГТГ), «Портрет М. И. Лопухиной» (1797, ГТГ) — одно из самых одухотворенных произведений художника, «Портрет Н. И. Куракиной» (1795, ГРМ). В те же годы художник создал мужские портреты, которые написаны на основе тех же эстетических принципов, что и женские, но отличаются композиционным решением. Среди них «Портрет Г. Р. Державина» (1795, ГТГ), «Портрет Павла I» (1796, ГРМ), «Портрет вице-канцлера князя А. Б. Куракина» (1799, ГРМ).
|
Из всех портретов этой поры выделяется совершенством своего исполнения и неповторимым обаянием портрет Марии Ивановны Лопухиной (1797, Третьяковская галерея) — лучшее и наиболее искреннее создание Боровиковского. Портрет чарует гармонией линий и форм, взаимосвязанностью всех художественных элементов, внутренней подчиненностью каждой детали общему замыслу. Поворот головы и согнутая рука образуют линию, находящую себе продолжение в линии нависающих сверху ветвей дерева. Наклону торса вторят стволы берез на заднем плане. Освещенное лицо и фигура перекликаются своей мягкой белизной с воздушными светлыми тонами неба, а пушистые волосы и лиловатая шаль с их приглушенными оттенками сопоставлены с теплой тональностью зелени и, поглощаемые полутенью, незаметно сливаются с фоном. По сравнению с более ранними произведениями, в этом портрете возрастает пластика форм, выразительность ясных обобщенных объемов. Художник достигает исключительной тонкости в передаче индивидуальных особенностей формы, но в них как бы исключает все лишнее. Фигура, погруженная в легкую световоздушную среду, естественно связывается с пространством. Вместе с тем она господствует в нем, выступая из прозрачной скользящей дымки прекрасным пластическим объемом. В этом живописно-пространственном построении и в самом понимании образа обнаруживается склонность к повышению эмоциональности, к выявлению из грубой материальной природы духовного начала. Лопухина смотрит на зрителя с улыбкой и задумчивостью, в ее взгляде из-под полуопущенных век ощущаются нежность и печаль, мечтательность и как бы тайное сожаление — словом, то движение или те «изгибы» чувств, которые умели заметить в человеке писатели и художники под влиянием сентиментализма. В соответствии с этим содержанием избирается и последовательная система художественных средств. Цветовая гамма создается из сочетания блеклых и неопределенных тонов: розовато-лилового и бледно-голубого, нежно-зеленого и пепельно-серого, притушенно-золотистого и белого. Боровиковский пишет в это время на почти белых грунтах, позволяющих извлечь эффект из холодной светлой гаммы. Нежные кроющие краски образуют на обнаженных частях тела сплошной, то более тонкий, то слегка утолщающийся слой, обладающий способностью отражать свет. Небольшие сплавленные мазки ритмично следуют по поверхности формы. Затем она моделируется сетью мельчайших голубоватых и сиренево-серых лессировок, которые в тенях, где фактура внутреннего слоя разрежена и просвечивает теплый подмалевок, делаются заметнее. В волосах, одежде и пейзаже движения кисти непринужденны и гибки. Различные по направлению и величине мазки местами, как, например, в складках платья и на лепестках роз, приобретают пастозность, исключительную мягкость и свободу. Это разнообразие мазка и виртуозное владение техникой лессировок, объединяющих богатые градациями цвета (достаточно сказать, что голубое в портрете не менее семи оттенков), сообщают ту необычную светоносность и дымчатость колориту и вместе с тем ту пластичность письму, которые становятся отличительной особенностью живописной манеры художника в этот период. Боровиковский избегает вязкой сочной живописи, передающей прелесть материальной формы. Он как будто стремится освободить ее от излишества плоти. Форма оказывается более отвлеченно-объемной, но в то же время, лишенная подчеркнутой телесности, и более одухотворенной. Алексеева Т. В. В. Л. Боровиковский и русская культура на рубеже ХУШ-Х1Х веков |
В конце 1790-х — начале 1800-х годов слава Боровиковского достигла вершины. Это время расцвета творчества художника. В 1797 году ему присудили премию в академическом конкурсе за портреты Бутурлиных. Художник получил множество заказов. Ему позировали цари, государственные деятели, полководцы, отцы церкви. В этих портретах Боровиковский умело сочетал условность композиции и правдивость в характеристике модели, типичность и индивидуальность. Художник использовал различные живописные и композиционные приемы, обогащая «мир вещей» своих произведений, позволявший выявлять характеристику модели. К числу лучших произведений этого ряда принадлежат портреты статс-секретаря Екатерины I Д. П. Трощинского (1799, ГРМ), Е. Г. Темкиной (1798, ГТГ), суворовского генерала Ф. А. Боровского (1799, ГРМ), Павла I (1800, ГРМ), князя А. Б. Куракина на фоне Михайловского замка (1801—1802, ГТГ).
В 1802 году Боровиковский написал портрет сестер А. Г. и В. Т. Гагариных (ГТТ), которым завершается период «сентиментального» Боровиковского и начинается, по мнению ряда исследователей, « ампирный период» творчества художника. В 1800—1810-х годах мастер писал в основном семейные групповые портреты. В искусстве Боровиковского культ семьи получил некоторый философский аспект, характерный для просветительской идеологии. В его произведениях восторженная одухотворенность, эмоциональность сменяются назидательностью, некоторой обобщенностью образов, их внутренней философичностью, подчеркнутой скульптурной пластикой моделей.
К числу лучших произведений этого направления относятся «Портрет графини А. И. Безбородко с дочерьми Любовью и Клеопатрой» (1803, ГРМ), «Портрет Г. Г. Кушелева с детьми» (1803, Новгородский историко-художественный музей), «Портрет А. Е. Лабзиной с воспитанницей С. А. Мудровой» (1803, ГТГ), «Портрет М. И. Долгорукой» (ок. 1811, ГТГ), «Портрет Г. Р. Державина» (1811, Всероссийский музей А.С. Пушкина), «Портрет А.-Л.-Ж. де Сталь» (1812, ГТГ), «Портрет Д. П. Трощинского» (1819, ГТГ). В 1800-х годах Боровиковского все более охватывают мистические настроения. Художник был близок с Н. И. Новиковым и статс-секретарем Академии художеств Лабзиным, под влиянием которых он в 1802 году стал членом масонской ложи «Умирающий сфинкс» (в нее же входил Д. Г. Левицкий). В 1819—1824 годах художник вошел в «Духовный союз» Е. Ф. Татариновой — мистическую секту, бдения которой проходили в Михайловском замке, но, согласно записям в его дневнике, был ею разочарован.
Важнее этих внешних фактов и сведений частная, интимная жизнь художника в Петербурге, скрывавшаяся в тишине его рабочей кельи. В биографии всякого художника — интереснейшая и существеннейшая часть всегда в его произведениях. Но, в пояснение к ним, нам посчастливилось найти и ряд писем Боровиковского к родным, обнимающий двадцать четыре года (1795—1819 гг.). В этот длинный период, мы не встречаем в письмах почти никаких внешних фактов, почти ни малейших перемен. Вся жизнь Боровиковского — в его внутреннем мире, в нем самом. Размышления, возвышенно христианские, часто восторженные, наполняют эти письма.
О житейской его обстановке мы узнаем только, что сначала он жил "в Почтовом стану" (местность, где ныне петербургский почтамт), потом, с 1798 г., на Миллионной, где оставался, кажется, до самой смерти, пережив хозяев дома; что сначала он воспитывал племянника, Гарковского, который, и выйдя на службу, оставался некоторое время при нем, пока не уехал в Севастополь; что потом, много позже, у него были ученики, — пять человек (между ними известный впоследствии Венецианов), — так что "семейство" его состояло из семи душ, считая его самого и старуху-кухарку; что его навещали иногда земляки, обращавшиеся не раз, по провинциальному обычаю, с просьбами о разных хлопотах в правительственных учреждениях, хотя, в таких делах, он, по его признанию, "и ступить не умел".
Сам он, по-видимому, появлялся в люди нечасто. Даже с ближайшим соседом, неким Острожским, с которым живет "пo-приятельски", он видится редко. Самым близким человеком себе, в одном из писем, он называет Филиппова, архитектора Казанского собора. Боровиковский зовет к себе племянника, вышедшего в отставку, и убеждает его поселиться с собой. Он сохраняет любовь к родным и остается простым и скромным, каким был и на родине. В привычках своих остается упорным хохлом, несмотря на долгую жизнь в Петербурге: угощает гостей борщом, просит привезть ему из Малороссии сала. Живет он сам в себе, и внешняя жизнь почти не касается его. Скромный иконописец в Малороссии, вывезенный Екатериной в Петербург, овладев приемами и техникой своего искусства, он живет лишь для того, чтобы выражать им жизнь своей души. Для него не существовало никаких приманок жизни, никаких расчетов, соображений выгод или ремесла. Жизнь без художественного труда непонятна для него.
Много лет живет он скромным отшельником, в одном доме, в одной квартире, со своими полотнами, книгами Писания, кружком единомышленных друзей. Деньги он раздает родным и бедным, являвшимся к нему каждую субботу. Его трудолюбие изумительно, тем более, что не имело иного источника, кроме жажды творчества, его сжигавшей. Приступая к религиозной картине, он молится; во время исполнения ее, просит читать ему Писание. Надо прочесть его письма к родным, чтобы понять этот глубокий, сосредоточенный дух, чтобы почувствовать его тоску и неудовлетворенность земным и его страстное усилие поднять таинственную завесу, заглянуть в вечность.
Едва ли в истории нашего искусства была другая жизнь, столь необычайная по своей духовной интенсивности, столь нераздельно слитая с искусством, вся преданная ему, почти ничего кроме него не знающая. Такова разве жизнь Гоголя, ближайшего земляка Боровиковского и удивительно схожего с ним во многом, да еще Иванова. В ряде писем к родным, он говорит иногда о своих работах, но больше всего о духовной жизни, без аскетизма, однако, и без проповеди внешней обрядности. Его вера — чисто духовная, в чем он остается сыном своего племени. Основа ее — взаимная любовь и самосовершенствование. "Спаситель избрал престол свой в сердцах ваших", — говорит он в одном письме. Задачей жизни он ставит работу, отражающую идеальный мир его в религиозных сюжетах и изощряющую художественную пытливость в портретах, которые он делает "для публики". Художественную деятельность он считает призванием, определением Промысла, чем он может и должен послужить на земле, а потому он считает долгом своим отдать ей все свои силы и исполнить "с верностию". Находя высшее наслаждение в труде, он скромно говорит, что "исполнение обязанностей звания его, по долговременному навыку, служит ему удовольствием".
Что касается до деловой стороны писем, то, в одном из них, Боровиковский предоставляет дяде своему жить в его доме в Миргороде и пользоваться его землей, прося лишь позаботиться о невестке, вдове брата, Василия Лукича, оставшейся с сиротами, и уведомить о них. В первых письмах к воспитанному им племяннику, уехавшему на службу, он отклоняет всякую благодарность себе, которая, по его мнению, должна быть направлена к Богу, орудием которого он только и был. Он боится даже, не дал ли ему дурных примеров: "я в молодости обращался много с человеками, рабами порочных страстей, и впечатлел многое от них". Сестру и мужа ее он утешает в огорчениях, советуя прощать злым людям, желая, чтобы между родными его царила любовь, о чем просит писать, "а если нет, то просит замолчать". Касательно ссоры между родными, он советует простить враждующим и "предоставить движимость в их пользованье". Позднее, по поводу какой-то дошедшей до его сведения миргородской тяжбы, ожесточенной и непримиримой, он советует избрать уважаемых людей с обеих сторон для третейского суда, а своею частью предоставляет пользоваться до приезда своего на родину.
Уже сказано было о его трудолюбии. "Вам неизвестен род моей жизни", пишет он родным. "Много говорить подробно, одно скажу вам, что я занят трудами моими непрерывно. Мне потерять час ей-ей составляет великое в занятиях моих расстройство". Один знакомый, посетивший его в Петербурге, в мастерской, писал о нем: "Я посидел у него с час, и между разговорами он не переставал заниматься работой".
Постоянно в письмах говорит он о своем намерении возвратиться на родину, в любимую Малороссию, и кончить дни в кругу близких, но постоянно же этому порыванью на родину не суждено осуществиться. Близким своим он проповедует любовь и согласие. "Великий зиждитель мира сего, Спаситель наш, — пишет он, — благоволил избрать себе храм в сердцах человеков. Он есть единая, бесконечная любовь". Тот не христианин, кто хотя и знает Писание, но ставит границу между ним и своею жизнью. "То все остается невнятно, потому что не приводит в деятельность, и будто то не до нас касается; и так отвергает силу жизни, в Священном Писании, в буквах сокровенную... Все счастие наше во взаимной любви, по мере удаления любви умножаются бедствия наши". Шестнадцать лет спустя после отъезда своего из родины, он пишет: "Я представляю себе, что вы уже состарились. Мне уже сорок седьмой год в течении. Сколько-то вам — не знаю. Хотел бы знать. Будущее неизвестно. Увидимся ли, остается в плане Провидения сокровенно". Но, как во всех земных печалях, утешительницей его является вера, и он продолжает восторженно: "Вера, дар небес, в любви исполнит, и ежели не в сем, то в грядущем мире увидим друг друга, опочием в счастливой вечности. Удостоил нас Спаситель наш обетования: паки узрю вы, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто же возьмет от вас!" Развиваясь все более и более, это настроение Боровиковского приняло в последние годы его жизни особенно усиленное направление.
Вторая половина царствования Александра I была, как известно, эпохою пиетизма, доходившего до мистических крайностей. Возникало искание "всемирной истины", которая объединила бы все религиозные убеждения и обряды. Правительство выказывало величайшую веротерпимость к религиозным обществам и сектам, так что даже скопческая ересь оставалась в то время без преследования. В это время в петербургском обществе выдвинулась своим экзальтированным настроением и благотворительною деятельностью Екатерина Филипповна Татаринова, мать которой, г-жа Буксгевден, занимала положение при Дворе. По образцу сектантских собраний, Татаринова стала устраивать сходки в Михайловском замке, в квартире, которая дана была ей, как дочери воспитательницы великой княжны Марии Николаевны. К союзу ее, 26 мая 1819 г., священником отцом Алексеем, духовником кружка, приобщен был Боровиковский. Он оставался верен этому союзу до самой смерти своей, был одним из усерднейших его членов, постоянным посетителем собраний "в Михайловском", много и охотно работал для него своею кистью.
В клочках его записной книжки, напечатанных в "Девятнадцатом Веке" П. И. Бартеневым много любопытных тому свидетельств. Имевший цель духовного общения, союз этот дошел до больших мистических крайностей, до прорицаний и пророчеств в своих радениях. Название "радение" происходит от слова радость, разумея те духовные радости, которые сектанты, по их словам, вкушают в своих молитвенных собраниях. Подобно раскольничьим сектам, в собраниях татариновского кружка пелись духовные стихи, большею частью на легко измененные мотивы народных песен, говорились импровизированные молитвы, и в экстазе произносились прорицания и предсказания. В истинности пророчеств, — "живого слова", убеждение участников собраний было непоколебимо. По словам их, слушание этого слова сопровождалось ощущением благоговейного трепета во всем существе, глубоким умилением чувств, сокрушением сердечным и обличением самых тайных деяний, помышлений, "движений совести". Эти исторические справки необходимы для объяснения и понимания участия Боровиковского в татариновском союзе. Его влекло туда безусловно искреннее, возвышенное настроение, жажда просветления и очищения. В заметках своих, он радостно отмечает те минуты, "когда плакал в собрании, когда чувствовал себя свободно и легко". Встречаются здесь и горькие замечания о товарищах, которые не всегда могли, даже здесь, в братском союзе, отрешиться от тщеславия, мелочности, проявлений невежества. Но о "Екатерине Филипповне" говорит он с великим уважением, расположение ее ценит как высокую милость.
Не надо думать, что принадлежность к кружку Татариновой вызывала у Боровиковского и других членов союза отчуждение от церкви. Он оставался усердным ее сыном, несмотря на эти печальные увлечения. Зала татариновских собраний украшена была его произведениями. В записной книжке он говорит о картине "Собор", где изображено было одно из собраний союза, с портретами Татариновой, Федорова и самого художника, стоящего на коленях. Около времени смерти Боровиковского, лица татариновского кружка образовали как бы маленькую колонию за Московской заставой, в местности, бывшей тогда еще пустынною. Образа Боровиковского были и там. В 1837 году последовало закрытие этого союза и ссылка большей части его участников в отдаленные монастыри. Последние годы жизни Боровиковского всецело принадлежали этому союзу. Это не значит, конечно, чтобы он оставил свои обычные работы: они продолжались прежним путем, но и в труде его религиозная живопись преобладала теперь над портретной.
Отрывочные заметки записной его книжки дают мало черт для обрисовки его частной и личной жизни. Нельзя, впрочем, не отметить не раз встречающихся записей: "пил с ромом", "пью и с водкою дома", "ввечеру напился" и т. п., указывающих на слабость, которую сознавал и с которой боролся художник, но в какую, вероятно, толкало его постоянное нервное напряжение. Но эти одинокие, грустные минуты выкупались поистине подвижнической жизнью, всей преданной труду. Свои заработки он раздавал щедрою рукою, как видно из многочисленных посылок денег родным, которые просит он хранить в тайне, и из обычая раздавать милостыню целой толпе бедных, собиравшихся каждую субботу на лестнице его квартиры. Большинство своих клиентов он знал в лицо, и если не видел кого-нибудь из них в урочный день, то поручал другим передать подаяние, предупреждая, что спросит того, получил ли? После смерти у него нашлось только четыре тысячи рублей, то есть половина того, что недавно заплачено было за один портрет его работы (экзарха Антония).
Последним трудом его был иконостас придела Михаила Архангела в церкви на Смоленском кладбище, в Петербурге, писанный по собственному его желанию перед смертью и оставшийся не вполне конченным. Во имя же Арх. Михаила, по церковному преданию особого покровителя пророков, была церковь в Михайловском замке, где происходили собрания кружка Татариновой.
Боровиковский погребен на петербургском Смоленском кладбище, близ церкви Троицы, на северо-запад от нее. Над могилою его стоит памятник — небольшой гранитный саркофаг.
Творчество Боровиковского не есть что-либо внешне стоящее от него, занятие для заработка или ремесло. Оно теснейшим образом слито с его жизнью, вытекает всецело из его личности. Талантливый, возвышенно-настроенный, пытливый, всю жизнь полагающий в своем труде, в первое время пребывания в Петербурге он жадно изучает тайны своего искусства, усваивает, под руководством таких учителей, как Левицкий и Лампи, его технику. При своем замечательном трудолюбии, он скоро является готовым мастером, сбросив с себя провинциальную неловкость и робость, и кисть его делается покорным орудием духа. Преобладающим, почти единственным спросом является в то время спрос на портрет, — и Боровиковский отдается портретной живописи.
Вдумчивый и глубокий талант Боровиковского не скользит по внешнему изображению, не довольствуется поверхностным сходством. Он изображает людей так, что духовный мир их делается понятен и близок зрителю, творческим наитием передает их характер и природу. Левицкий был портретистом по призванию и никогда не выходил из этой области живописи. Боровиковский, при всем высоком достоинстве портретных своих работ, отдавал им так много труда лишь в силу условий и требований времени. Сам он постоянно вырывается из этой исключительной сферы, пишет религиозные картины, "аллегории", копирует, или берет моделями портретов не заказчиков, а лиц, интересующих его лично, в силу тех или других данных. Чем сложнее, интереснее, самобытнее, "духовнее" изображаемый тип, тем он чувствует себя более в своей сфере, тем выше подымается его творчество. Поэтому, почти все мужские портреты его выше женских, так как ему редко попадались женские модели со сколько-нибудь содержательным внутренним складом. Он слишком серьезен, не любит пустоты, и хотя пишет все превосходно, но его утомляла бы возня с изображением материй и кружев, чем так упивается колорист Левицкий. Главную свою силу он сосредоточивает всегда на лице, хотя ничего не рисует небрежно. Портреты его не рабские копии лица в момент сеанса, а преобладающее, коренное и самое характерное его представление, оживленное отблеском внутренней жизни. Оставаясь безусловно правдивым, он сохраняет это существенное в лице и заставляет чувствовать его и нас.
В обширнейшей галерее лиц, изображенных кистью Боровиковского, есть работы разного значения и разного достоинства. Соответствие модели с настроением и дарованием художника, большее или меньшее вдохновение, как всегда и всюду, отражаются в этих работах. Самыми совершенными из портретов его следует, кажется, признать портреты лиц близких ему (мистический кружок александровского времени), портреты некоторых духовных особ и несколько изображений, так сказать, экзотического характера. К первой категории относятся семейные портреты Дубовицких (находящиеся в Москве в частных руках), в особенности портрет старухи, отличающийся исключительной, из ряду выходящей силой, Лопухина и друг. Из портретов духовных лиц, выдается "Михаил Десницкий", находящийся в Румянцевском музее и известный по гравюре Уткина. Единственный недостаток этого превосходного произведения — чересчур искусно, до оптического обмана написанная, благословляющая рука, которая своим виртуозным совершенством несколько нарушает гармонию целого. В том же музее, обладающем вообще избранными холстами Боровиковского, очень хорош "Митрополит Амвросий", равно как полон достоинств "Псковский епископ Ириней" (в Лобановской коллекции музея Александра III), приписываемый Боровиковскому и несомненно ему принадлежащий. По выставкам и в частных руках нам известны исключительного достоинства: портрет девочек, дочерей Львова (собственность великого князя Сергея Александровича, занявший первое место на выставке картин из частных собраний в Москве в 1892 г.), г-жи Мелиссино (выставка в д. Строганова весною в 1897 г.), и замечательный по смелому реализму портрет Державина (собственность гр. Капниста, в Полтавской губ.).
Музей Александра III и Третьяковская галерея обладают портретами, которые мы назвали выше экзотическими. В петербургском собрании — это знаменитый портрет персидского принца Мурзы-Кули-Хана. Инородный тип и богатство одежд мешают несколько сразу оценить высокое достоинство этого произведения. Но, успокоившись от первого впечатления, зритель видит, как велико и как строго дарование художника. Вынужденный своей задачей написать великолепные восточные одежды — шелк, парчу, соболиный мех, драгоценные камни, скрученную поясом индийскую шаль, ордена, сафьян обуви, до крашенных ногтей восточного щеголя и красавца, — художник изобразил все это с трудно передаваемой могучей скромностью, чтобы не ослабить впечатления важнейшей части портрета, — лица. Вглядываясь в работу, в какой-нибудь, как бы небрежно, но изумительно написанный ремень от сабли, весь покрытый узором из камней, постигаешь все чувство меры и недосягаемый вкус художника. То же самое и в портрете "Экзарха Антония" (сына предпоследнего царя карталинского и кахетинского Ираклия II) Третьяковской галереи, где царственные черты южного, горячего типа так гармонируют с пышностью и яркостью облачений. Драгоценная мантия, жемчужные оплечья с изображениями херувимов написаны с поразительной, сдержанной силой. Они не затмевают лица, которое живет, и черные глаза, так пытливо глядящие из-под густых бровей, влекут ваш взор прежде всего остального. Тут же рядом превосходны — портрет какого-то сановника с розовыми отворотами камзола, того особенного розового оттенка, по которому всегда можно узнать кисть Боровиковского, и портрет старичка-домоправителя Трощинского, настоящий старосветский малороссийский тип. В числе блистательнейших портретов художника необходимо еще назвать портрет Императора Павла в Романовской галерее Зимнего дворца. Он безупречно реален и стоит любой страницы проникновенного психологического анализа.
Вне портретной области Боровиковским написаны: аллегория "Зима" (старый крестьянин в полушубке греет руки у горящих дров) и копия с эрмитажной картины Корреджио "Святое Семейство". Обе эти картины находятся в Румянцевском музее. Копия с Корреджио представляет художественное единоборство близких дарований, вроде того, что представляют в литературе лермонтовские переводы из Байрона и Гете. Есть еще, почти жанр, "Портрет новоторжской крестьянки" (принадлежит г-же Поленовой, в Москве) и, на родине художника, я видел очень плохую "Вакханку", очевидно, молодой его поры (того времени, когда он, по преувеличенному сообщению одного из своих писем, "в молодости обращался много с человеками, рабами порочных страстей, и впечатлел многое от них").
Религиозною живописью начал Боровиковский свою деятельность на родине, она была всю жизнь излюбленным родом его работы и часто он отдавался ей без всяких "заказов", самостоятельно, в отличие от портретов, которые писал "для публики". В бытность в Петербурге, кроме отдельных картин, им написано несколько иконостасов. Отношение Боровиковского к религиозной живописи напоминает отношения монахов-художников, предшественников Рафаэля. "Приступая к какой-нибудь важной или серьезной работе", рассказывает его племянник, "Владимир Лукич прежде всего отправлялся в церковь и слушал молебен. Приготовив холст или доску для иконы, он заставлял читать вслух Евангелие или житие Святого, которого изобразить предположил, и, остановясь на каком-нибудь тексте или месте читаемого, прерывал чтение, набрасывал рисунок и затем давал своей идее дальнейшее осуществление". Любимым его чтением, кроме Нового Завета и Писания вообще, были книги духовного содержания "О подражании Христу", "Беседы Макария Египетского", сочинения Дмитрия Ростовского, "Путь ко спасению", "Об истинном христианстве" Тихона Задонского.
Искренность его настроения дает особое значение его картинам, проникнутым религиозной поэзией, а не представляющим только рисунки на религиозные темы. У всякого религиозного живописца есть свое представление о Божестве и Божественном. Характер этого представления у Боровиковского можно обозначить словами — высшая красота: то спокойное, счастливое блаженство, которое, в царстве любви и кротости, грезится ему в будущей жизни. "Мир света, радости, покоя и блаженства!" говорит он в одном из своих писем. Таковы его "Нерукотворенные образа", сияющие этим высшим счастьем, его идеально прекрасные изображения Божией Матери, Спасителя, его святые апостолы. Даже на плащанице, он изображает Христа после его крестной смерти молодым и прекрасным, как бы заснувшим только. Страдание — удел здешней жизни, а потому его можно встретить у художника лишь в изображениях из земной жизни святых. Но вообще у него почти не встречается страдающих, аскетических лиц, следов мучений. Божественные изображения его отражают благость, а не страдание. Страдают только люди, Божество предвечно и непреложно и имя Ему — Истина.
Боровиковский написал несколько целых иконостасов и несколько их частей. Те и другие частью сохранились, частью погибли совсем, или загублены реставрацией. Целые иконостасы известны: в г. Могилеве, в Соборе Св. Иосифа, выстроенном в память встречи в этом городе Императрицы Екатерины с австрийским императором Иосифом II; в г. Торжке, Тверской губернии, в Борисоглебском монастыре (37 икон, 1793 года); в селе Романовке, Мглинского уезда Черниговской губ. (26 икон, 1815 г.); в верхнем приделе церкви Св. Троицы, в Петербурге, на Смоленском кладбище (8 икон, 1824—25 гг.). Целый иконостас существовал еще в д. Тишанке, Острогожского уезда Воронежской губ., принадлежавшей некогда канцлеру кн. Безбородко, по заказу которого был, вероятно, и писан, но теперь, говорят, совсем погиб. Части иконостасов писаны Боровиковским: в Петербургском Казанском Соборе (Царские врата и еще три иконы, всего девять изображений), в Троицкой церкви г. Миргорода (частью исчез, частью загублен реставрацией) и в домашней церкви Д. П. Трощинского, в с. Кибинцах, Миргородского уезда (сохранилась одна икона).
Из отдельных изображений известны: плащаница, найденная мною в Воскресенской церкви г. Миргорода и переданная в киевский церковно-археологический музей, и маленький эскиз, принадлежащий И. И. Ясинскому, картон "Бог Саваоф, созерцающий Спасителя в страдальческой его кончине" (Румянцевский музей), Спаситель с видением креста (Александро-Невская лавра), и два Нерукотворенных образа, из коих один ныне принадлежит великому князю Петру Николаевичу. Приглядываясь к религиозным работам Боровиковского, при общем их высоком характере и настроении, между ними замечается разница, на которой надо остановиться. Есть некоторые из них, удивляющие совершенством и законченностью письма, как, напр., иконы Казанского собора. Есть другие, гораздо менее выписанные, иногда даже эскизные, впечатление которых более неотразимо и сильно.
Первые — вещи технически совершенные, но несколько охлажденные свойством "заказа". Вторые — писались исключительно по внутреннему влечению и потому более вдохновенны. Такие произведения находят награду в самом художнике, во внутреннем его удовлетворении. Они кончены, когда передан в них тот трепет, что одушевлял его при их создании. Таковы у Боровиковского: "Спаситель" Александро-Невской лавры (со стеклянным земным шаром в руках), киевская плащаница и ее этюд, принадлежавший, вероятно, к числу картин, украшавших залу татариновских собраний, и в особенности восемь икон Смоленского кладбища. Иконы эти художник писал в самый последний год своей жизни, во время предсмертной болезни, и даже не успел вполне кончить. Символический, таинственный этот иконостас лучше всего передает религиозное творчество Боровиковского.
Большинство картин основано здесь на идее пророчества, идее небесного утешения в сомнениях и печалях жизни, спасительного откровения, которое сообщается служением истине. Ничто не взято случайно. Архангел Михаил, которому посвящен этот придел храма, изображенный на крайнем слева образе иконостаса, по учению церкви, считается особенным покровителем пророков (во имя его же была церковь в Михайловском замке, где Татаринова приняла православие). Изображения из Ветхого Завета относятся оба к провозвестию этим Заветом Завета Нового. Царские врата, как обычно, представляют Благовещение. Склоненная глава Богородицы выражает покорность небесной воле. Архангел Гавриил, действительно, похож на видение. Умышленно или нет, художник не показал нам дверей горницы, — реальная подробность, так часто нарушающая настроение в других изображениях на эту тему.
На местных иконах — Христос и Богородица, окруженные сонмами ангелов, предстают во всей славе. Их лики безмятежны, они отражают вечную благость. Боковые изображения основаны на мысли о спасении верой. Вот молодой Товий на берегу Ефрата. Ангел Рафаил, его спутник, руководит его действиями, оберегая от зла. Он ловит рыбу (древнехристианский символ Христа), печень которой укажет ему, по направлению дыма, что пойдет на огне, в какую сторону идти, чтобы найти счастье. Пророк Даниил сидит в пещере меж львов, и царь приходит освободить его, видя, что он остался невредим, благодаря своей вере, как освобождает Небесный Царь человека, прошедшего с помощью веры жизненный искус. То же и в картине, изображающей человека с просветленным взором, уносимого ангелом на небо от земли с ее ложью и печалью, олицетворенными ползущим по дороге уродливым караваном людских дел.
Он написал иконы для Казанского собора в Петербурге (1804—1811) — десять икон для Главного иконостаса и образа для второго и третьего иконостасов. В 1814—1815 годах Боровиковский выполнил иконостас для Покровской церкви села Романовна Черниговской губернии, в котором заметны духовные искания мастера, отступления от традиционной иконописи.
Эти шедевры настроения и возвышенной поэзии, к сожалению, мало известны. Оканчивая обзор религиозных картин Боровиковского, отметим особенности их. Главное в них то, что они вдохновенно искренни и передают веру и душу самого художника. Так верил он, такие видения видел, с такою верою он умер. Национальные, малороссийские особенности религиозных его картин, — какая-то мягкость, и какая-то особенная грусть. Такими чувствами дышат религиозные порывы Гоголя, столь близкого по духу Боровиковскому. Здесь нет отчуждения от жизни, мрачной односторонности, — есть только глубокая тоска по собственному несовершенству и стремление в иной, лучезарный мир. Как портретист и религиозный художник, Боровиковский занимает высокое место в русской школе искусства. Некоторые говорят — первое; будем довольствоваться тем, что скажем — совсем особенное.
Боровиковский никогда официально не преподавал, но имел частную школу в Петербурге. У него учились многие русские художники, среди которых наиболее известны И. В. Бугаевский-Благородный и А. Г. Венецианов. Отзываясь на кончину учителя, он писал: «Почтеннейший и великий муж Боровиковский кончил дни свои, перестал украшать Россию своими произведениями и терзать завистников». Боровиковский умер на шестьдесят восьмом году жизни и был похоронен, как он и просил, «без лишних церемоний» на Смоленском кладбище в Петербурге.
"Русский Архив", 1891, № 6. — В. П. Горленко, "В. Л. Боровиковский". — "Художественный Сборник", изд. Моск. Общ. Любит. Художеств, вып. І, статья П. Н. Петрова. — "Киевская Старина", 1884, №№ 4, 6, 7, 9 (заметки В. П. Горленко и И. И. Боровиковского) — "Сын Отечества", 1874 г. — Материалы для истории Имп. Академии Художеств. — "Девятнадцатый Век", изд. П. И. Бартенева (Записная книжка Боровиковского). — Подлинные письма В. Л. Боровиковского к родным, принадлежащие В. П. Горленко.
В. Горленко.