Ярошевская Мария Александровна
Моя биография
|
Ярошевская Мария Александровна. 1959 г.
|
Содержание
Мой труд в школах Мглинского района
Работа в Беловодской договорной школе
Высоцкая начальная двухкомплектная школа
Общественная работа с населением
Работа в Мглинской средней школе
Великая Отечественная война и эвакуация на восток
Послевоенная моя работа в Мглинской средней школе № 1
Родители и годы учебы
Отец
Я, Ярошевская Мария Александровна, родилась 20 февраля 1900 года в с. Нетяговка Мглинского уезда Черниговской губернии в семье деревенского дьячка Ярошевского Ал. П. Отец мой, тоже сын дьячка, в восьмилетнем возрасте в один день остался круглым сиротой – родители умерли от холеры. Сиротами их осталось пятеро: старшая сестра уже была взрослой и работала учительницей в церковно-приходской школе, самую младшую, двухлетнюю, она оставила растить у себя, а всех трех средних мальчиков, как сирот, отдала растить в Елецкий Черниговский монастырь.
Там в монастыре все трое и выросли, конечно, как бедные сироты бесплатными монастырскими батраками, а попутно все три освоили в монастыре обязанности и профессию дьячков.
Отец мой в детстве имел хороший голос и прислуживал и участвовал в архиерейских службах, у взрослого же у него стал хороший бас, и он все время пел в архиерейском хоре.
|
|
Таким образом, отец прожил и проработал на разных работах и пел в хоре двадцать один год. Ему уже было 29 лет, когда надумался он уйти в мир и жить там нормальной человеческой жизнью, но не тут-то было. Архиерей не желал потерять в своем хоре прекрасного певца и стал требовать, чтобы отец постригся в монахи и навечно остался в монастыре. Четыре раза на коленях ползал отец перед архиереем, целовал его руки и ноги, но архиерей был неумолим.
- «Служи Богу, а не сатане»,- отвечал на все просьбы архиерей. И только в четвертый раз, наконец, смиловился и сказал:
«Ну, пошлю тебя туда, где будешь есть ржаной хлеб с мякиной и валяную шапку из шерсти носить!»
И назначил его (украинца) дьячком в Нетяговку, в самый бедный уезд Черниговской епархии - Мглинский.
Жизнь отца в монастыре в течении 21 года наложила на него, на всю последующую жизнь, отпечаток забитости и покорности не только попам, но и всем его окружающим, и в том числе жене. Так и прожил он всю свою жизнь, угождая попам, ни в чем им не прекословя, вечно целуя им руки. А попы вечно его обманывали, обсчитывали и сделали его своим бесплатным батраком, да не только отца, но и всех нас детей.
Каких только работ не делали мы. Дети попам и воду таскали и полы мыли, и самовары ставили, и на разных побегушках бегали. И все это даром, разве в лучшем случае за объедки и обноски поповские, в которых мы все и выросли.
Мать
В 1899 году, прожив год одиночкой, отец женился на дочери городского плотника-казака. Мать моя имела совсем другой характер - совершенно противоположный отцовскому.
Удостоившись попасть из семьи простого плотника и сама вечная табачница за 10-15 коп. в день на табачных плантациях помещика Клименко, она вдруг стала дьячихой.
По тем временам этот скачок на более высокую ступень в общество духовников ценился ею, да и окружающими высоко. А сама она ценила это событие еще выше, и за свой престиж дьячихи всю свою жизнь держалась обеими руками, и очень гордилась.
|
Дом родителей Ярошевской М. А. по ул. Октябрьская, 76 ("Дьячихин дом") Фото Елены Махлиной |
Не знаю, от чего она - стала ли, или была от рождения просто фанатичкой-верующей. За церковь и веру, а также за все догмы и обряды церковные стояла всю жизнь горой. Этого же требовала и от нас - детей.
Отец, наоборот, был человеком терпеливым в вопросах религии. Зная всю закулисную жизнь монастырей и монахов, а потом всего духовенства (в миру), он на все или детские нарушения религии этих правил смотрел сквозь пальцы.
Да и сам их потихоньку от матери часто нарушал. В 1904 году отца перевели служить в городской собор, где он и прослужил до 1924 года, когда мы - дети, преследуемые наступившей революцией и новыми веяниями всюду своим званием дьяковичей, упросили отца бросить свое дьяковство, что он и сделал. От сана, правда, отказаться он не посмел перед матерью. Быстро росла наша семья, а с нею еще быстрей и бедность. К 1917 году нас было уже девять человек – пять сестер и четыре брата. Самая меньшая сестра (двух летняя) умерла в 1919 году от голода, остальные все выросли.
Церковно-приходская школа
В 1908 году меня отдали учиться в трех классную церковно – приходскую школу. И здесь еще в первом классе, глядя на свою первую учительницу Валентину Петровну Кисилевич, стала я мечтать о том, чтобы и мне стать учительницей.
Мне нравилось все в моей учительнице. И то, что она все знает, и как она хорошо одета, и как ее слушают все дети.
Эта детская мечта твердо засела в мою детскую голову. Да и кем могла работать женщина грамотная в царской России, кроме учительницы и врача? В этой школе я проучилась всего 2 года, где проявила хорошие способности, которыми так гордился мой отец и хвалился всем попам города. На мое счастье с отцом стал служить новый священник Н. Архангельский. Среди всех попов, встречавшихся в моей жизни, это был первый и единственный благородный человек, отзывчивый к нашей бедной семье. И вся его семья была такой же благородной и сердечной.
Они уговорили отца учить меня дальше.
Черниговское епархиальное женское училище
Одна из его дочерей бесплатно, все лето готовила меня, а осенью 1910 года я уже поступила в Черниговское епархиальное женское училище в подготовительные класс. Училище это готовило главным образом жен будущих попов, которые учились здесь же в Чернигове.
Проучилась я там 4 года, училась отлично. Каждый год получала похвальные грамоты, а последний год в третьем классе получила еще и наградную книгу.
Это училище было полным интернатом. Свои у нас были лишь книги, пальто, платок и калоши, всем остальным обеспечивало училище. Но туда же за содержание детей и учебу нужно было платить в год 110 рублей. По тем временам, да еще моему отцу, это была колоссальная сумма. Первых два года мне еще давали по 60 рублей пособия в год, и кое-как отец еще вертелся, а потом стала расти недоимка. На четвертый год начальница училища уже отказалась меня принять. Отцу стоило больших усилий неделю упрашивать начальницу меня принять. Конечно, он обещал ей по возвращении деньги выслать. Но дома его ждали не деньги, а уже семья из семи детей.
Целый год начальница каждых две недели вызывала меня, требовала написать отцу, чтобы прислал деньги, и я писала все письма, облитые слезами, а ночами не просыхала моя подушка - начальница все грозилась уволить меня и отправить домой.
К концу моего третьего класса недоимка выросла до суммы в 144 рубля. Меня уволили из училища, а на отца подали в суд. Не помогли мои отличные успехи.
Шел 1914 год, в августе началась первая империалистическая война с Германией, и долг епархиальному за моим отцом так и пропал. Судить отца не стали.
Что же дало мне епархиальное? Учебная работа там была поставлена очень хорошо – знания мы получали основательные. Неплохо была поставлена и воспитательная работа в смысле поведения, дисциплины, этикета, воспитания скромности. Но попутно нам в голову вдалбливали и все религиозные догмы – смирения, терпение за веру и прочей ереси.
|
Аттестат Черниговского Епархиального Женского Училища, выдаваемый его воспитанницам. Представил Виталий Черенцов. Дамиловская Зинаида -это его тетя, которая была близкой подругой Ярошевской М. А. |
Ведь в основном из нас должны были выйти попадьи, верные соратницы попов, борцы за веру православную - надежный оплот царизма. Библиотека в училище была неплохая, но наполовину заполненная житиями святых.
Со второго класса еще начальной школы я стала жадной до книги, но дома у отца их не было. Вот в епархиальном я и набросилась на них – прочитывала до 150 книг в год.
Маленький религиозный фанатик
К 11-12 годам из меня уже вырос маленький религиозный фанатик. Но так как я с малу ничего на веру не принимала, а требовала к идеям, мне подносимым, таких же и дел, то здесь же, в епархиальном, я получила и первые сомнения, и колебания относительно вдалбливаемых нам догм религии.
Дело было так. Строжайше соблюдались все посты и даже каждую среду и пятницу. Нарушение их было поднесено нам, как самый смертный грех. Во что я, конечно, уверовала всем своим детским сердцем.
Но врачи нашли у меня редкое малокровие, а посему приписали мне пить в великий пост молоко вместо вечернего чая. Молоко нам давали в отдельной комнате. Я это молоко во имя веры не пила, а потихоньку разливала по пустым уже стаканам, не пила и чаю, ела одну сухую булку во имя веры. Второе, – на первой неделе поста мы говели. После вечерней исповеди нам дали на ужин по пирогу с кислой, невероятно соленой капустой. По церковным законам уже ни пить, ни есть до причастия назавтра не полагалась. Вдруг ночью я проснулась от страшной жажды, такой я не испытывала потом ни разу в жизни. Но тут же меня пронзила мысль: « А грех?» Да к тому же до воды надо было пройти две спальни в 90 и 60 коек, и страшно.
Долго я ворочалась, жажда разгоралась, и наконец, решила «согрешить». Пошла к воде, а сама под потолок поглядываю – ведь вдолбили уже нам: «Бог, всемогущий, вездесущий, всезнающий, всевидящий и т.д.» Бога то под потолком не видно, а грех мое детское сердце сосет.
Долго я боролась, но «греха» не совершила – с полдороги вернулась не пивши! Вытерпела!
Как я стала атеисткой
Настала последняя неделя поста и великая пятница – это день самого строгого поста, некоторые верующие вовсе не ели в этот день. Ученицы наши разъехались на пасхальные каникулы. В классах оставалось по 5-6 человек беднейших, нам тоже были каникулы, несколько ослабевал строгий режим.
Моя классная дама (воспитательница) послала меня что-то на словах передать другой классной даме – жене нашего батюшки, преподававшего нам закон божий и вдалбливавшего в наши детские головы все догмы христианства. Жили они здесь же в здании училища. Подошла я к двери, постучала, услышала, войди, и открыла дверь. И здесь я не только окаменела, но на какой-то период потеряла дар речи.
Здесь же у порога на двух примусах жарила попадья колбасу с салом на одной сковородке, а на другой пеклись блины. Попадья брала горячие блины, макала в сало и ела!? Вот тут- то и упала в мое детское сердце первая искра сомнения, колебания и одновременно рассуждения – где же правда?
А на самый первый день пасхи еще случилось происшествие, бросившее новое сомнение в мое сердце. Напились, как следует, и поп нашей домовой церкви и регент церковного хора. Была такая небольшая служба днем. А наши священно–служители до того пьяны, что – то сначала начнут, то пропустив середину, кинутся к концу, то снова сначала. Словом, не церковная служба, а целый кавардак. Мы, младшие, удивляемся, что служба так долго тянется, а старшие воспитательницы, изучавшие уже богослужение, потихоньку усмехаются. Они скорей нас разобрались.
Тогда начальница училища, присутствовавшая в церкви, послала прислуживавшего попу мужчину – технического работника с приказом закругляться и кончать службу. А мы рады – да скорей бежать в сад - весна!
Посещал нашу начальницу частенько и сам архиерей, и по училищу ходил упорный слух, что он живет с ней. Все это выдавало грязное лицемерие наших воспитателей.
Таким образом, эти же воспитатели и заронили в мою детскую еще душу большое сомнение ко всем догмам религии. Начало моему антирелигиозному воззрению было заложено здесь. Ну, а по возвращению домой эти воззрения еще больше укреплялись, когда уже в семьях обсуждались все поповские безобразия. То нивлянский поп-вдовец сманил жену кромовского попа и увез ее в Чернигов, но его богача церковный суд не судил.
То благочинный, имея личные счеты с Симонтовским попом, отдал его под церковный суд за то, что был у него (Симонтовского попа) рожден ребенок, зачатый в великий пост. Сам же этот благочинный так напился, ходя на пасху по домам, что придя к одному сапожнику с молитвой, застал там замок (сапожник часто прятался от поповских молитв), поп долго не думая, собственной мочой выписал на двери: «Христос воскрес!» Сам же попал в канаву, растерял все свое облачение. И много других грязных дел поповства выявлялось в дальнейшем. Все это постепенно и разрушало мои религиозные убеждения и из фанатички-верующей, я постепенно становилась атеисткой.
Учеба в гимназии Байдаковской
Во Мглине в 1910 году помещицей Байдаковской Ф.С. была построена и организована 4-х классная прогимназия, знания она примерно давала за нынешнюю семилетку. Байдаковская, одинокая девушка, уже пожилая таким добрым делом хотела увековечить свою память. Сама она оплачивала и учителей, поскольку прогимназия была частной. Была она доброй женщиной, многих бедняков учила бесплатно, остальные платили 65 рублей в год. В 1914 году Байдаковской разрешили открыть и полную 7-ми классную гимназию.
|
Ф. С. Байдаковская с ученицами женской гимназии Мглина
|
С этим моментом и совпало мое исключение из епархиального. Меня сразу и приняли в 4-ый класс. Здесь-то мне и повезло. Но, сама Байдаковская в зимние каникулы заболела и умерла. Гимназия же перешла по наследству ее сестре Мицкевич А.С. Эта уже сразу сделала гимназию доходным местом.
Поувольняла квалифицированных учителей, набрала на их место только что окончивших гимназисток.
О бесплатном обучении беднейших и речи не было, хотя государство и обязывало владельцев частных гимназий какой-то процент учить бесплатно. В январе 1917 года мне уже снова грозило увольнение за неплатеж. Сколько здесь было недоимки, уже не помню. Училась здесь я уже хорошо. Оставалось до конца учебы полтора года, а на носу снова исключение, но 28 февраля грянула революция.
Революционные годы
В скорости гимназию государство национализировало. И только советская власть дала мне возможность получить полностью среднее образование. А в дальнейшем дала и кусок хлеба. В этот период я не только училась, но и старалась что-нибудь подработать для нашей, совсем обедневшей за войну, семьи.
Читала за 1 копейку в день газету слепому старику-соседу, переписывала за 10-15 копеек частному поверенному жалобы в суд и наконец, с 5-го класса занялась репетиторством за 1-1.5 рубля в месяц. Летом с сестрами ходила на подёнщину на разные с/х работы к кулакам.
Советская власть дала возможность и остальным моим братьям и сестрам получить среднее образование пятерым и неполное среднее двоим. И только один младший окончил начальную школу. Все мы, три сестры, стали учительницами.
Детская моя мечта быть учительницей была уже недалека. Но, грянула Октябрьская революция, ко всем личным сомнениям: сумею ли я быть учительницей – ведь никакой педагогической, ни методической подготовки гимназия не дала, – прибавились сомнения другого порядка. Шла великая революционная ломка в умах и сердцах людей.
Колебались и не могли разобраться и крупные умы. А мы? Зеленые девчонки, политически совершенно безграмотные, и вовсе не могли разобраться в этом шквале нахлынувших событий.
Трудно нам было вдвойне. Главным достоинством каждого человека является идейная убежденность его. Убежденность той эпохи и того режима, в котором он живет и работает.
С религиозными убеждениями у меня уже было почти покончено, в небольших еще сомнениях мне помогла первый же год работы моя коллега. Но я еще побаивалась своей мамаши открыто заявить об этом. Тем более, что все диспуты, затеваемые мною в семье, и мое вольнодумство в вопросах религии не раз доводило до того, что мать гнала меня из дома. Но в 1919 году я уже открыто заявила дома, что говеть не буду, но ломать еще надо было много, и мы с подругой (тоже дочерью дьяка) настойчиво искали этих путей. Не пропускали ни одного партийного собрания, благо они тоже были открытыми. Это нас и перевоспитало.
Мой труд в школах Мглинского района
Двиньте вперед!
Сейте разумное, доброе, вечное,
Сейте! Спасибо вам скажет сердечное
Русский народ
Н. А. Некрасов
Цинковская школа
Вот я и назначена в Цинковскую (бывшую земскую) школу. Сюда же ходили учиться и дети д. Парфеновки. Повела меня на мой трудный и ответственный пост старая уже учительница (проработавшая двадцать лет) – немного родственница. Она работала дальше за 3 км от Цинки. Пошли мы лишь в конце октября. Раньше дети, занятые пастьбой телят, гусей, лошадей, в школу не шли.
|
Строительство моста через Воронусу в Цинке |
Я еще никогда не ходила на такое далекое (18 км) расстояние, к Парфеновке, бывшей на пути, настолько раскисла, а вместе с тем и напугалась своей будущей работы, что прямо упала на землю и стала плакать. Я говорила:” Не пойду, лучше умру с голоду!” Еле уговорила меня моя спутница.
И это в 18 лет были мы такими несмелыми, надо было и на работу отвести меня за ручку.
В школе меня приняла хорошо вторая учительница Андреевская Е.М., уже не молодая опытная учительница. Она устроила меня и на квартиру к зажиточному крестьянину, но кормить меня он отказывался. Правда, помог устроиться на стол к своему соседу. У самой еды не было. Но кормили меня здесь лишь до рождества пока ели постное, заправленное коноплей, а дальше от стола отказали – невыгодно. Цены на продукты, да и на все, росли с каждым днем: деревянная ложка стоила 1000 рублей. Обошла я деревню из двора в двор, но никто не продал ни картошины. Связала я своей квартирной хозяйке большую шаль из шерсти домашней, покрасили ее в красный цвет, и стала эта шаль мне и моему “мастерству” прямо рекламой. Посыпались ко мне заказы. Но платили за эту самую вязку от силы полтора пуда картошки. Вот этим я и питалась, отсчитывая 5 картошин на день, больше не получалось.
От государства получали в месяц 6 кг муки на соседней мельнице. Зарплата шла керенками не регулярно. Помню, раз за пятимесячную зарплату купила 10 коробок спичек. Хата, где я жила, топилась по курному (т.е без трубы), дым шел в сени, хата наполнялась дымом, открывали дверь, пока дым выйдет. Вязала я при маленькой коптилке, либо шла через сени в хату хозяина, там горела лучина. Жила же со мной в хате 82-летняя старуха, слепая мать хозяина, помнившая еще крепостное право. Его отменили, когда ей исполнилось 9 лет.
Пол мыть она мне не позволяла, мол загниет пол. Вот и жили в грязи. Помощи из отцовского дома ждать не приходилось, наоборот, я еще делила пополам с ними свой 6-ти кг паек. Из дома мне давали лишь бураки. Вся еда, конечно, была пустой, без заправы, да еще и без соли. Жена хозяина видела мою полуголодную жизнь и изредка приносила за пазухой либо лепешку, либо картофельный с мукой корж, но все это тайком и от мужа и, тем более, свекрови. Четыре года я стоически выдержала здесь мою полуголодную жизнь. Предлагала одна знакомая устроить на работу в город (в военкомат), где и пайки были сытные, и зарплата выдавалась регулярно, но я стоически отстояла свое призвание.
Таково было положение молодых учителей времен революции и гражданской войны.
Вся страна голодала, а вместе с ней и мы. Материальная сторона школ – хуже не могло и быть. На класс из 40-70 человек попадало 3-4 учебника, письменных принадлежностей и вовсе не было. Писали на обрывках старых книг и газет, а то и вовсе ограничивались навыками письма лишь на классной доске. Чернила дети делали из свеклы и носили в бутылочках за пазухой, чтобы не замерзали. Из гусиных перьев делали перышки. В школу то больше стала тяга, но ходили, главным образом, мальчики. Матери девочек отказывались пускать в школу, заявляя при подворном обходе: «Ей с грамоты хлеба не есть, ее дело под гребнем сидеть!» Одеты дети были почти все в домотканое полотно, окрашенное или в дубовую, или ольховую кору, то в какие-то травы.
Досталось мне с первого же года 70 учащихся в двух классах. Лишь один мальчик был в ситцевой рубашке и одна девочка в ситцевом сарафане. Обувь одна – лапти. Посещаемость школы очень плохая. То отец не справляется лаптями всех обеспечить, то одежка последняя слезла, то остался по домашним работам.
Парфеновские дети ходили еще хуже. Надо было к этому же еще одолеть свою полную неподготовленность к педагогической работе. Методику преподавания тоже изобретать свою. Позаимствовать что-нибудь у своей опытно коллеги не было возможности - класс не бросишь. Помогло мне лишь мое бывшее репетиторство. Учебных пособий для учителя, конечно, никаких. Начиналась ломка старой школьной системы, но и новая проникала с большим трудом. Наши скромные шаги ввести что-нибудь новое, старыми учителями встречалось скептически, а то и вовсе в штыки. Время от времени в среду учащихся врагами советской власти подбрасывался такой слух: «Вот приедут из города, и на всех учеников будут ставить печать антихриста». Тогда школа пустела почти совсем на 2-3 дня. Наши уговоры действовали слабо. И только с течением времени эта уловка врагов перестала действовать на учащихся.
Бывший заведующий школой Воробьев И.Д. стал зав. УОНО. Семья же его жила по-прежнему в школе. Цынка в основном была деревней эсеровской, большой авторитет и влияние в деревне имел и Воробьев, тоже эсер.
Лишь в 1919 году заведующая школой Андреевская получила из УОНО бумажку об отделении церкви от государства, и школы от церкви. Когда я после обеда пришла в школу, а верней к Андреевской, где я больше времени проводила, она показала мне бумажку и мы сняли в классах иконы. На следующий день явившиеся первыми ученики стали сразу убегать домой. Надо было начинать занятия, а ребят не было совсем. Минут через 15-20 в школе появились 5 мужиков – влиятельных горлопанов в деревне, и разыгралась такая картина. Вызвали из квартиры Андреевскую, за ней побежала и я. Она захватила распоряжение УОНО. Андреевскую повели в класс. Показывая на угол, один из горлопанов, по прозвищу Акуленок, дерзко спросил: «Это что такое? Где иконы?» Андреевская стала показывать им распоряжение УОНО, но мужики и слушать не хотели. Требовали одно: «Повесь иконы!» Андреевская ответила категорическим отказом. Пробовала выскакивать и я в защиту распоряжения, но на меня и внимания не обращала эта вся группа. До следующего воскресенья школу посещали лишь несколько учеников. Большинство протестовало, конечно, по требованию родителей.
В воскресенье уже был и бурный сход. Присутствовал на нем и Воробьев. Мужики требовали повесить иконы. В противном случае убрать Андреевскую из школы. Воробьев, имея огромное влияние на всю деревню, ни единим словом не вступился, и не разъяснил собранию декрет Советского правительства.
Такие бурные сходки происходили еще раза три. Требование мужиков было удовлетворено. Андреевскую в феврале перевели в другую школу района. Но иконы уже исчезли из школы. Я хотя и посещала сходки, но открыть там рот боялась. За 4 года своей работы я сошлась лишь с немногими девушками и женщинами деревни. Дальше школы я влияния там не имела. Общественной работы не вела. С работой в школе дело тоже плохо клеилось сначала. Но, если человек имеет большое желание овладеть любимой специальностью, он всегда добьется успеха. Так было и со мною. Постепенно приходило умение, а с ним и уверенность в своих способностях.
Учили мы в основном читать, писать и считать. Воспитательную работу если и проводили, то лишь борясь с этим слухом: «Печать антихреста». Вникать в характер детей я еще не умела. А этот, так необходимый опыт для каждого учителя, если он хочет стать неплохим учителем, надо еще было вырабатывать да вырабатывать.
В 1922 году весной началось сокращение учителей. Я, как дочь дьячка, первой попала под сокращение и осталась без работы. Работу в то еще тяжелое время найти было не так легко. А отцовская семья по-прежнему голодала. Я вместе с двумя сестрами пошла на поденные сельскохозяйственные работы в совхоз Беловодка.
Работа в Беловодской договорной школе
Совхоз Беловодка в 1922 году лишь становился на ноги. До этого года совхозом управлял бывший помещичий управляющий. Потом его сменил другой и третий. И только в 1922 году были назначены два агронома. Соболев, как управляющий совхозом и Короткий, как агроном. Штатных рабочих в совхозе было очень мало, всего, кажется, 7 или 8 семей. Ютились все в бывших помещичьих ветхих постройках. В основном рабочая сила была поденной из жителей Мглина, Симонтовки и Нетяговки.
Из книги Я. Соколова Седая Брянская старина
Из нашей семьи все уже повзрослевшие сестры и брат работали круглое лето. Часто плечо в плечо со мною работали и родители моих будущих учеников, а то и сами подростки ученики. Всего детей школьного возраста там было 12 человек. Осенью совхоз решил открыть договорную школу. Меня пригласили в ней работать за 10 пудов хлеба в месяц. Я с большой радостью согласилась и приступила к работе. Но общепрофсоюзный руководитель задумал устроить на это место свою кандидатуру (сестру секретаря). Рабочие отстояли меня и начала я работать.
Учащихся хотя 12 человек, но по знаниям ученики трех классов. Работать сразу с тремя классами труднее, но опыт рос, и я с работой справлялась. Да и работа в этой школе пошла гораздо веселее. Стали более определенными программы школы. Учащиеся были более обеспечены учебниками и бумагой. Здесь же кругом они все и жили. Да и я уже тверже стояла на ногах, как учительница. Больше стала понимать детей и любить их. Коллектив штатных рабочих был дружным и спаянным. Любые мероприятия и работы и отдых проводили дружно вместе. Да и сама рабочая обстановка совхоза выковывала из нас советских работников.
В летнее время РОНО и профсоюз стали организовывать кружки политграмоты, что нам было так необходимо. Я со своей подругой учительницей каждую неделю посещали в городе открытые партсобрания, что дало нашему развитию тоже немало. Оплачивали меня только за учебные месяцы, а летнее время снова я работала на всех поденных сельскохозяйственных работах. 21 января 1924 года на открытом партсобрании в городе узнали мы и горестную весть о смерти В.И. Ленина. Хотя ежедневные бюллетени в газетах о здоровье Ильича и были тревожными, но смерть эта меня ошеломила. В Беловодку я пришла уже поздно, все спали. А когда утром сказала первому управляющему совхоза Рознатовскому, он мне не поверил. «Этого не может быть!» И послал нарочного верхового в город. И только тогда поверили все в совхозе, что Ленина уже нет с нами.
Несмотря на сокращенные учебные года с прохождением программы я укладывалась вовремя. За два учебных года старшие окончили школу, младшие подросли и стали ходить в городские школы.
Я еще лето поработала на поденных сельскохозяйственных работах. Школа закрылась.
Высоцкая начальная двухкомплектная школа
15 сентября 1924 года РОНО назначило меня в Высоцкую школу вторым работником. Заведывал школой Николаенко Трофим Евсеевич. Школа занимала половину бывшего помещичьего дома. Было в ней всего 2 классных комнаты и учительская комната, где и пришлось мне поселиться на жительство. На квартиру никто из крестьян не пустил. Каждый учитель вел 2 класса. У меня и здесь в первом и третьем классе было 60 человек.
На второй учебный год Николаенко перевелся в Лопазну, а меня назначили заведующей школой. Вторым работником стала Меламедова Э.Н. Вот в Высоцком я уже близко вошла в крестьянскую среду, их жизнь, их труд, и быт. Здесь же я и больше поняла и полюбила детей. Ближе и понятней стал мне мир детей, их интересы. Да и моя собственная квалификация становилась на прочный уже фундамент. Яснее стали для нас и программы школы, хотя они часто менялись. Немалую роль в этом сыграла и организация кустовых объединений учителей.
В наш куст входили: Костеничи (центр), Лопазна, Дуброва, Высокое. Учительский состав школ куста был в основном молодой и к тому же очень дружный. В полную силу мы стали заимствовать опыт друг друга и коллективом одолевать все то новое, что требовала от нас школа. Летнее время проводили месячные кустовые курсы. На всем этом мы и подковывались и политически и методически.
В 1926-27 учебном году мне уже удалось добиться 100% охвата детей школой. В этом же году был в Высоком организован и класс малограмотных. Это были в основном ребята, не закончившие школу ранее. Вела этот класс Ильюкова С.С.
Не тот кирпич главный,
что в карнизе, а тот,
что в фундаменте.
(народная пословица)
О первоклассниках
Любимым моим классом, начиная с Высокого и всю дальнейшую работу, был первый класс. Хотя этот класс и самый трудный в начальной школе. Основы воспитания закладываются в нем. Первоклассники смотрят на своего учителя, как на какого-то особого человека, он все знает, все может объяснить пытливому уму ребенка. Все слова учителя для него непреложная истина. Зато и самым лучшим удовольствием моим было: когда дети устанут особенно от самостоятельной письменной работы подбросить им какую-нибудь легкую шутку. Тогда вид такого искреннего и безудержного веселья детей был достоин кисти большого художника. Дети заливались таким задушевным смехом, так сыпались золотые смешинки их глаз, что невозможно было оторваться от этой картины. Потом постепенно гасли смешинки, и лишь у самого глазастого Харитона Михеенко из его карих глаз продолжало сочиться детское веселье. Разрядка удалась. Дети с новым рвением брались за работу.
Общественная работа с населением
Еще Николаенко начал в 1924-25 учебном году вести занятия по вечерам в школе со взрослыми неграмотными. В следующем году их продолжила Меламедова и Бабова Т.Ф. Лично у меня все свободное от школы время уходило на другие общественные работы. С какими только вопросами не шло население к нам, учителям. Приходилось быть: и агрономом, и медиком, и юристом, и судьей (мировым), и артистом. Учила и варенье варить и заводить культуру помидор в 1928 г.
Наступил 1929 год, началась коллективизация сельского хозяйства. Тут уж целиком пришлось переключиться на агитацию за колхозы, а шла она в Высоком очень туго. Три раза разваливался колхоз. В конце концов хотя и организовали колхоз, то всего из 24 дворов, в этом числе был Шелкунов (25-тысячник). Заведующий РАЙЗО - Шиханцов, наблюдая мою работу по коллективизации, стал уговаривать ехать учиться в совпартшколу. Я отказалась.
К 1930 году мои отношения с горлопанами сильно обострились. Я решила уходить из Высоцкой школы. В хозяйственном отношении я проделала за 5 лет заведования тоже не малую работу. Отвоевала у сельсовета все здания и расширила школу. Накрыла, хотя и соломой, крышу, переделала все печи, построила сарай и уборную. За посеянный мною на пришкольном участке в 1 ½ га (отвода которого добилась я в 1927г.) положила на счет школы 800 руб. наличными и еще на корне оставалось табака руб. на 300-400. Принявший от меня школу Бородных, табак на корню поморозил, а 800 р. использовал в личных целях и среди первого же учебного года перевелся в Лопазну.
В предпоследний год Маломедова уехала, а на ее место назначили Донцову Н.М. Еще в 1927 году меня было перевели из Высокого в городскую школу. Но, позанимавшись там лишь один урок, я снова вернулась в Высокое. В Высоком я уже жила и зиму, и лето безвыездно. Высоцкая школа имела и неплохого технического работника Акыпшу А.Н. Он радел школе не менее, если не больше, чем в собственном хозяйстве. Пожалуй, ни одной школе из семи, где я работала, не отдала я столько внимания, энергии и забот, как Высоцкой школе. Нигде я не вела, кроме города, и такой большой общественной работы. Нигде и с населением я не сошлась так близко, как в Высоком.
В памяти моей навсегда остались лучшие из учеников как Горохов Н.Ф. - замечательный математик. Но не было еще тогда тяги деревенских ребят в высокие учебные заведения. Малашенко Яков - врожденный художник и строитель. Наташа - отличница учебы и многие другие. Большинство ребят сложили свои головы за родину. Вечная им память и слава на веки.
Ново-Чешуйковская четырех-комплектная школа
С 1.09.1930 года Н.-Чешуйковская начальная школа стала опорно-показательной школой района.
Четвертый класс в ней вела жена Лавейко А.П., бывшего уже инспектора РОНО. Она оставила работу в четвертом классе, струсив перед новыми задачами школы. Хотя и я, откровенно говоря, побоялась идти в эту школу, Лавейко (инспектор) настоял на моем назначении на место своей жены. Да еще подействовали и уговоры замечательной учительницы Гришановой В.Т., с которой у меня была большая дружба. И я согласилась. Работая в пяти сельских школах района, из своих наблюдений я заключила, что каждое село и деревня имеют свое отдельное лицо, свой уклад, свои личные отношения друг с другом и свое отношение к общественному порядку.
Н.-Чешуйки резко выделялись в этом отношении от всех предыдущих для меня сел. В прежних селах без церемоний говорили в лицо друг другу, что думали. Называли по именам, а то и вовсе по прозвищам друг друга. Мне собственно и нравилась эта бесхитростная грубоватая деревенская простота. Здесь же все было наоборот. Величали друг друга по именам и отчеству и отношения были очень деликатными. Но, не менее деликатно умели подложить и свинью друг другу. В течение моей там работы я хорошо разобралась, что все эти отношения в селе были следствием воспитательной работы супругов Лавейко - тоже людей деликатных. Сам Лавейко был мелким помещиком, владельцем Кабановки.
В коллективизацию его не посмели бывшие ученики раскулачить. Да и сам он довольно умело разделался со своим имением. Одну из своих двух коров он сдал сам в колхоз. Дом свой отдал под колхозные ясли. Сам же в 1931 году уже переселился в собственный дом в городе. Со всей своей «деликатностью» он не преминул в 1937 утопить и прекрасную учительницу Гришанову. Она попала в десятилетнюю ссылку. Отбыла ее полностью, достала там туберкулез легких. И через три года после освобождения и реабилитации умерла еще молодой.
Свою настоящую личность Лавейко показал при немцах. Сначала он стал первым бургомистром города. Но, поразмыслив о возможном будущем, подпер уже на свое место Летяго, бывшего белого офицера. Да и вообще мглинское учительство опозорило свое учительское звание. Потом и верой и правдой служили немцам следующие: отец и сын Булашевичи, Селезнев, Алексеенко, Латушко, Шугаевская, Вертоголов, Овчарова, Пивоваров, Летяго и много других.
Не любила я вести и чужих учеников, поэтому у меня не получилось контакта со многими учениками моего 4 класса. Да и сама эта передача учащихся в четвертом уже классе была болезненной ломкой для детей. Ко всему прочему и все учителя держались в школе насторожено. Около 10 учеников были на врачебном учете из сифилисных семей. На введенном горячем чае им выдавались отдельные кружки. И дети чувствовали себя париями, и мы учителя были настороже. Метод проектов, появившийся в 1931-32 учебном году, себя не оправдал и к весне начал глохнуть, а ставки в нашей школе были 150%.
|
Cредняя школа с. Новые Чешуйки.. Фото Виталия Черенцова.
|
Уже к марту Лавейко решил вернуть свою жену на прежнее место. А посему он зав. Луговецкой школой послал на курсы усовершенствования, где ковались кадры для будущих семилеток, меня же перевел с 15.03 в Луговецкую школу заведующей. Жена его заняла прежнее место.
Хотя мне и не хотелось снова становиться зав. школой, но с Чешуйками я рассталась без сожаления. Единственное, что мне там нравилось это прекрасный хор с хорошими голосами. По общественной работе я сделала там лишь несколько докладов.
Луговецкая школа
Заведование начальной школой требовало опять-таки немалых хлопот хозяйственного значения. Сама по себе, бывшая министерская школа была богаче других школ, как в смысле школьного здания, так и трех приличных учительских квартир.
Добилась я здесь отвода пришкольного участка в размере 2-х га. Сравнительно богаче была школа обеспечена и учебными наглядными пособиями.
Коллектив школы был сплоченный и дружный, не менее дружным был и коллектив кустового объединения, сюда входили: Косенки, Кокоты, Косары. В 1932-33 учебном году школа реорганизуется в семилетку.
Директором школы назначается некий Свиридюк. Первый год он еще присматривался и примеривался к коллективу и хозяйству школы, особенно себя не раскрывал. Но зато во второй год пошел в открытую на весь коллектив и школы и куста. Всех учителей крестил кулаками
Райисполком отдавал для расширения школы бывший помещичий дом на займище. Но Свиридюк не стал его брать. Он начал выживать учителей из квартир, якобы имея в виду расширение школы за счет квартир. Хотя квартиры и не были пригодны для классов.
Целью его было остаться полным безотчетным хозяином и на пришкольном участке и в школьном саду в 30 деревьев яблонь и вишен. Цели этой он и добился в течение двух лет. Каждая тетрадь и перо выдавались учителю с натяжкой и скандалом. Жену свою посадил работать во второй класс. Наученные другим учителем грамоте в первом классе, дети переходили к ней. Целый год они лишь тем и занимались, что списывали с книги и читали. В третий класс дети переходили уже к другому учителю. Жена Свириденко получала снова готовый по грамотности класс.
Работать становилось все труднее. Работу остальных учителей школы, учителей уже с немалым стажем и опытом, он ставил ни во что. К сожалению, наш коллектив не сообразил поступить со Свириденко так, как сделали в Разрытом.
У меня здесь уже стала семья и ребенок и особо общественной работы я не вела. Была лишь секретарем ревкомиссии колхоза, где вели мы долгую первую ревизию, запутанных колхозных дел.
К 1 яеваря 1934 года я перевелась в Косаровскую школу по месту работы мужа. Уходить из Луговца и от коллектива и вообще от школы и учителей страшно не хотелось, но и дальше работать со Свириденко было невозможно. После меня он выжил еще шесть человек учителей. Но в конце нашелся такой, что выжил и самого Свириденко, который ушел работать в Сураж. При немцах он стал там зав РОНО и давил там всех учителей своей властью. Получил 25 лет заключения.
Луговец был первым селом, где молодежь деревни уже устремилась к высшему образованию. К моему приходу там было восемь ребят, которые учились на рабфаках, а некоторые перешли уже и в институты. По району это было пока еще редким явлением.
Косаровская начальная двухкомплетнаая школа
Получив назначение заведовать Косаровской школой, пришлось сразу же включиться и в достройку школы. Школа уже несколько лет стояла и гнила недостроенной, и главное, непокрытой. Ну, достройку школы удалось переложить на плечи мужа, бывшего председателем Гапоновского сельсовета Тимошенко. До окончания постройки было готово лишь одно крыло школы из двух классных комнат и одной квартиры, пока пустовавшей.
 Праздник в деревне Красные Косары Фото Ивана Лысенко
|
Работа в школе осложнялась еще и тем, что к Косаровской школе, стоявшей среди голого поля , были прикреплены деревни Лещевка, Гапоновка, Новиков хутор (иначе Колодезки), Красногорки. Все эти деревни были на расстоянии километра, а то и больше, от школы.
|
д. Гапоновка. Зима 2010 Фото Андрея Тимошенко |
Население деревень в большинстве беднота. Дети в плохой одежде, да в разбитых лаптях. Посещаемость была часто плохой, особенно во время метелей и распутья. Очень многие дети на занятия опаздывали. При уходе детей из школы надо было строго следить, чтобы застегнулись, обвязались, кто чем мог. Да и уговаривать, чтобы держались до дома гурьбой, чтобы не ошибиться, не заблудиться и не замерзнуть. Много внимания уходило и на дополнительные занятия после уроков с детьми, пропустившими занятия.
Врезался в память один мальчик Кондрат Н. Он был левша, первый в моей практике. Много я стараний убила на него, чтобы приучить писать правой рукой, но успехов не добилась. Тем не менее, был он круглым отличником и стал в Отечественную войну генералом.
Во второй год своей работы в школе организовала вечерние занятия по желанию четырнадцати парней. Они все окончили начальную школу, но захотели получить большие знания по математике. Приятно было с ними работать - молодежь тянулась к знаниям.
Приятно было с ними работать: молодежь тянулась к знаниям. В течении первых двух лет я была связана лишь с населением Новикова хутора, где жила на квартире. Связана была лишь с женщинами. Проводила беседы, помогала советами по разным вопросам. Завела культуру помидор и в Новиковом хуторе и в Косарах.
|
Красногорки. ул. Ольховая Фото Андрея Тимошенко |
В течении первых двух лет я была связана лишь с населением Новикова хутора, где жила на квартире. Связана была лишь с женщинами. Проводила беседы, помогала советами по разным вопросам. Завела культуру помидор и в Новиковом хуторе и в Косарах.
Последние два года прожила уже в школьной квартире. Трое маленьких детей связали уже меня окончательно. Впору было управиться со школой. Правда в 1937 году Косаровская школа уже была преобразована в семилетку. Директором школы стал Протченко Г.С., в последствии погибший в Отечественную войну.
Коллектив школы уже был из 8 человек. Но люди жили порознь и разобщенно. Из Косаровской школы уже и мои бывшие ученики поступили в средние и высшие учебные заведения. Из девушек пять стали учительницами начальных классов и трое работают медсестрами.
Работа в Мглинской средней школе
Детдомовский класс
В 1938 году мужа перевели на работу во Мглин, а с ним и меня в среднюю школу.
Работу в Мглинской средней школе №1 приходится разделить на два резко отличных друг от друга периода: довоенный и послевоенный.
Вакантное место в школе для меня открылось лишь с 4.09. Во Мглине в то время было два детдома. Коренные мглинские учителя еще до меня были хорошо осведомлены, что собой представляют воспитанники детского дома. А поэтому мне по «товарищески» и ссыпали самых трудных детей детдома – большинство переростков по 12-16 лет, и это в первый класс. Всего 25 человек. До комплекта добавили еще десять человек детей городского населения.
Первое время их еще приводили воспитатели под конвоем в школу, а потом и эту меру оставили. Дисциплины в классе не было ровно никакой. Во время урока детдомовцы курили, дрались, ругались нецензурными словами, во время урока ходили по классу.
Дети же горожан стали прямо их жертвами. У этих детей детдомовцы отбирали завтраки и деньги, воровали у них ручки, перья, тетради. Избивали этих несчастных 10 детей. За один учебный год они уничтожили по семь комплектов своих учебников. В детдоме воровали белье, одежду и продавали ее на сторону. Учиться они вовсе не хотели, а если который и брался за учебу, то лишь на время.
С уроков уходили, когда им вздумается. После двадцати лет моей работы, я ничего не могла с ними сделать. А тут еще и директор детдома оказался далеко не специалистом по воспитательной работе и довольно хладнокровно смотрел на все эти художества своих воспитанников. Я его пока не знала.
Директор детдома
Но через две недели работы он пришел ко мне в класс, за унесенными одним из воспитанников ключами. Зашел он без спроса, не поздоровался со мною. Но я разобрала из шепота его воспитанников, что это их директор. Когда он таким же манером стал уходить из класса, я обратилась к нему с таким вопросом: « Почему Ваши воспитанники так себя ведут – полный класс табачного дыма, чертики на потолке класса, не учатся и даже не сидят на месте?» От него я услышала такую фразу: «Взялась учить, так учи, а не умеешь так убирайся, другие будут учить!» Ну, я естественно и дар речи потеряла от такого «обнадеживающего» ответа, а его воспитанникам это было и на руку. Я было решила уже и бросить работу, но муж мой об этой сцене доложил Райкому партии. Не знаю, как воспитывали этого директора (Деревянко Ф.Д.) в райкоме, но с тех пор он мне шапку снимал предупредительно за 10 шагов. Однако дело учебы и воспитания детей не сдвинулось с места. Мучила еще и текучесть состава класса: одних увозили трудоустраивать, а других, еще «лучших» привозили. Директора школы и завуча за три года работы удалось зазвать на уроки всего один раз. Они тоже отряхнули руки.
Правда, к третьему году, те из воспитанников, которые все это время учились в моем классе, начали работать в классе, выполнять домашние задания. Но таких было не больше 50% да плюс дети горожан. К остальным я так и не нашла ключа. Удивительные это были дети – на них не действовала ни ласка, ни угроза, ни уговоры. По моим наблюдениям они боялись лишь силы своих вожаков, которые их жестоко избивали. В моей же работе это был трехлетний кошмарный сон.
В детском доме пользовались влиянием этих «вожаков» на остальную массу воспитанников, и только через них шла вся работа, обуздывавшая остальную массу. Мера, безусловно, антипедагогическая, разлагавшая еще больше общую массу воспитанников и порождавшая в детях лишь жестокость.
Великая Отечественная война и эвакуация на восток
Пятая война
Как гром ударила по сердцу весть о войне. На моем веку это была уже пятая война.
Несмотря на мой пятилетний возраст, я прекрасно помнила и помню японскую войну, помню, как детский ужас обуял мое сердце, когда отец принес картину, на которой японские самураи снимали кожу с живого русского солдата. Ужасы и лишения первой германской войны я перенесла уже в сознательном возрасте. Гражданская война легла уже в мое взрослое состояние. В финскую войну на фронте оказался брат, и от него не было за всю войну ни весточки. И вот Великая Отечественная война, а на руках уже двое своих детей пяти и девяти лет.
И опять лишения и голодовка на целых восемь лет. А что может быть страшней для матери, когда она не может накормить родное дитя. Сама-то я за свой век прожила голодная и полуголодная 17 лет.
Беженский обоз
10.08.1941 года я с детьми эвакуируюсь на восток. Едем на лошадях пятьсот километров. Задерживаемся в г. Ливнах на месяц и десять дней по совету военкома Болотнова, бывшего военкома во Мглине. 1 сентября ночуем в с. Николаевка в школе. В нашем беженском обозе 31 семья мгличан. Среди них четверо учителей. С какой горечью в сердце утром уезжаем – мы становимся безработными учителями.
В Ливнах живем и работаем в пригородном колхозе. Живем надеждой, что дальше Брянских укреплений немца не пустят. А он их и брать не стал, а сбросил десятитысячный десант на Кромы, взял сначала 3.09 Орел, а Брянск брал сзади уже 6.09. Мы своим уже наполовину поредевшим обозом трогаемся на лошадях дальше на восток и добираемся до Задонска, крайнего района Орловской области. В Задонске встречаемся с заместителем председателя облисполкома (фамилии не знаю).
Вид нашего обоза жуткий. Уже октябрь месяц, ежедневные дожди, все пообносились (особенно с обувью). На каждой телеге не двое так четверо маленьких детей. Телеги разбиты, упряжь порвана. Заместитель председателя облисполкома заворачивает нас обратно в Елец с обещанием погрузить нас в железнодорожный эшелон.
Но в Елец мы попадаем лишь на третьи сутки, когда оттуда уже эвакуируются и областные организации. И только 28 октября нас удается, силой почти, впихнуть в Щербиковский (из Донбаса) эшелон.
Направление от облисполкома мы имеем в Саратовскую область (бывшую автономную республику немцев Поволжья).
Немцы оттуда уже выселены. Из Саратова получаем направление в Гнаденфлюрский район. Но там уже все деревни заполнены главным образом украинцами, и нас никуда не принимают. Сидим три дня на ст. Плес, конечной станции нашего путешествия. И наконец, уже по настоянию Райисполкома за нами присылают шесть подвод из колхоза Мариенбург, куда мы, наконец, и прибываем 22 ноября 1941 года. Нас сюда (мглинчан) прибыло 11 семей из них четверо учителей.
А всего учителей среди остальных эвакуированных девять человек. В школу смогли пойти лишь 19 человек, остальные школьники либо босые и голые, либо дошкольники. Расселяемся по 3-4 семьи в одну землянку. Топимся прошлогодней соломой. Здесь в основном украинцы, но есть и брянские семьи, часть евреев из Молдавии.
Работа и быт в эвакуации
Все наши семьи включаются во все с/х работы. Получаем в день 500 гр. хлеба и 1 кг. муки на приварок и на детей хлеба 300гр, а то и 250 гр., но это при выходе на работу, в прогул 1 хлеб. Овощей нет никаких. Через 2 месяца прекращают давать и муку.
А урожай надо убирать, немцев ведь выселили еще в первых числах сентября. Включаются и наши мглинские семьи во все с/х работы колхоза, за исключением двух семей. Через некоторое время умирают все дети дошкольного возраста, заразившиеся еще в вагонах корью и получившие в дороге осложнения. Мглинские семьи теряют 8 детей.
Село свое Мариенбург нарекаем Чапаевкой, район переименовывается в Первомайский.
Ездим в степь за сеном и снопами и в 30 градусный мороз. И только в 35 градусов поездки в степь отменяются. Я работаю главным образом в амбарах на перелопачивании зерна, а потом на съемке снега с зерна. Амбары и землянки, куда засыпано зерно, не обмазаны с осени и в бураны надувает по полметра снега.
В землянке живем: две брянские женщины одиночки, работающие доярками, и я с детьми. Землянка с одинарными окнами, к тому же одно разбито и заткнуто сеном, на стенах в два пальца иней, к утру замерзает в ведре вода. Год живем без бани, и дома не помоешься. Я с детьми спим на одной кровати втроем, благо сообразила я забрать теплую постель. Здесь же с нами в течение месяца вырастают 27 молочных телят. На полу в колено сено, пропитанное мочой телят. Однако мы жили и даже не болели, несмотря на жуткую вшивость. Летом работаю на табачной плантации, а потом на просеивании зерна. Даже 9-ти летний сын летом работает – охраняет от телят зерна. Зарабатываем вдвоем за 10 месяцев 305 трудодней, но не получили за них ничего, кроме 10кг печеного хлеба на дорогу.
Свинарка и доярка совхоза Первомайский
В сентябре 1942 года находится через центральное бюро эвакуированных муж, списанный из армии и работающий здесь же в соседнем районе Дергачовском всего за 70 км от нас. На присланных за нами лошадях мы за сутки добираемся на жизнь в з/совхоз Первомайский (ныне конезавод №127) в шестое отделение совхоза.
Здесь (поскольку у меня с сыном одна обувка и одна одежка) я становлюсь свинаркой и дояркой, убирать рано утром и к вечеру, когда возвращается сын из школы в соседней деревне за 1 ½ км. Здесь мы, наконец, помылись в бане, ну и хлеба стало достаточно. Но и овощи, которых год не ели, и здесь выдаются лишь по одному кг. Находимся примерно по карте на расстоянии 400 км от Сталинграда, ночами наблюдаем зарево сталинградской битвы, звука не слышно.
В мае 1942 года ликвидируются политотделы совхозов, и мужа – замполита отделения переводят заведовать скотоводческими фермами за 18 км от нас. А здесь наваливается еще одно лихо – я с дочкой заболела малярией. Ухаживает за нами во время приступов 10-ти летний сын. Мне хоть и больной приходится работать сторожем на огороде. Я через силу и во время приступов малярии сижу на огороде, да гоняю ребят, для которых зеленый помидор или огурец верх лакомства.
Прощай, Саратовщина
И только в сентябре муж забирает нас на место своей работы в д. Петропавловка. Там в декрете одна из учительниц школы, я становлюсь ее заместителем в 4 классе начальной школы. Словом, за всю эвакуацию я работаю по специальности всего 4 месяца. Предлагают постоянную работу в другой школе р-на, я отказываюсь. Уже свободен Мглин и сердце рвется на родину. Пускай там нас ждут еще большие лишения и невзгоды – все равно домой, хоть и дом-то сгорел. Но пропусков нам еще не дают, еще Гомель в черте боев.
Выезжаем из Саратовщины лишь 28 марта 1944 года. Прощай Саратовщина! Спасибо тебе за твой кров и хлеб.
Едем целый месяц в товарном вагоне, нас 56 пассажиров – беженцев. Да еще дорогой подседают и другие. Нет даже и проходов – лезем к своим местам по вещам. Меня и дочку всю дорогу треплет малярия, которая продолжалась и целое лето во Мглине. Организм изнурен до основания. А во Мглине заболевает малярией и сын.
Наконец 29 апреля 1944 года мы уже во Мглине.
Послевоенная моя работа в Мглинской средней школе № 1
Школа после войны
Место мое в школе занято уже ранее вернувшейся из эвакуации учительницей.
Целое лето треплет и малярия. Я осталась на лето без работы. Но в сентябре начинаю работать. В классе у меня даже мои довоенные ученики-горожане. Детдомовцев эвакуировали всех на восток. Материальное состояние школы жуткое. Здание вовсе не отапливается, дети сидят одетыми. Чернила в бутылочках несут из дома за пазухой.
Учителя отогревают руки возле одной железки в учительской на переменах. Но, не смотря на все лишения: отсутствие учебников, наглядных пособий, письменных принадлежностей, дети берутся за учебу с большим рвением. Удачи на фронте, за которым все ежедневно следим и сообщаем по карте детям, воодушевляют учителей и учащихся.
Коллектив школы под руководством Руева Я.Е. сколачивается и подкованный и дружный, а значит и работа ладится во всем. Постановка работы в школе заслуживает авторитета и внимания многих Вузов страны. Куда только не устраивались учащиеся нашей школы, а устраивалось их довольно-таки много, и только единицы не проходили.
Словом, Мглинская средняя школа имела достаточно высокую мерку и по учебной и по воспитательной работе.
Неплохим авторитетом пользуюсь и я, как в школе, так и среди населения города, особенно последних два набора в первый класс: у меня учатся по 45-97 человек в классе, в остальных же школах города по 20 и меньше человек. В школе по несколько параллельных классов, планы учебные составляем сообща. Есть учителя постарше и поопытнее меня, есть и мне у кого поучиться. Часто посещаем уроки друг друга. Все это дает большую пользу делу.
Об учебной и воспитательной работе в щколе
Было, правда, двое учителей, которые по две недели репетировали будущие уроки с учащимися. Натаскивали детей с ответами на условленные вопросы.
Но, по моему мнению, это антипедагогическая мера лишь прививала детям лживость, учила их обману. Я в корне против таких методов работы, лучше пускай в уроке будут недостатки, но не эта показуха, которая последнее время становится злом нашего общества. В корне я против и процентомании в школе, с нею и знания и воспитательная работа пошли на убыль.
И то, что в газетах часто поднимается вопрос о плохой подготовке десятиклассников в ВУЗы страны, по-моему, и есть результат процентомании. Плохо и то в нашей советской школе, что очень часто меняются программы, а с ними и учебники. Пора бы их уже стабилизировать.
Методы работы тоже следуют один за другим, но самым положительным, я считаю, метод Сухомлинского и Макаренко. Но и книг Сухомлинского выпускается очень мало, да и педагоги к этому методу требуются такие, чтобы всего себя отдавали и делу обучения и делу воспитания школьников. А таких педагогов я что-то мало наблюдаю в настоящее время. С процентоманией вместе растет и тревожный вопрос о подростках.
Последние три выпуска из всей моей работы в школе считаю хорошими в том смысле, что появилась возможность учить детей работать с книгой и любить книгу – в школе появилась, наконец, библиотека.
С нашим местным населением, которое в основном или мало читает, или вовсе не читает книг, обязанность привить любовь к книге ложится целиком на школу, и именно на начальные классы школы. Из личного опыта считаю, что самый благоприятный для этого момент и время это, когда ребенок одолел азбуку – для более успевающих в чтении это сразу после букваря; для слабейших спустя месяц, от силы полтора. Работу эту я организовала следующим образом: после прощания с букварем организую экскурсию в районную библиотеку. Где по предварительной договоренности нам приготовлен уже стенд, конечно, покрасочней в духе интересов первоклассника. Торжественно приходим в библиотеку. Объясняю детям, что эти все книги написали самые умные, самые лучшие люди нашей земли. Что здесь каждый может найти книгу по своим интересам. Вожу детей возле стендов, показывая им все богатства ума человеческого. Дети можно смело сказать ошеломлены этой экскурсией. В школе веду тоже в библиотеку, где мы будем в первое время пользоваться книгами. Сначала передвижкой, которую раздаю я сама, потом дети берут уже книги самостоятельно.
Первое время даю книги не всем учащимся, а читающим лучшее, за ними тянуться и более слабые в чтении дети. Исключая 2-3 человек в классе, все читали и читали настолько активно, что приходилось некоторых завзятых и ограничивать.
Цель достигнута – ребенок полюбил книгу. А разве сравнишь читающего не только ученика, а и каждого читающего взрослого, с не читающим. Поэтому, при переходе в пятый класс, стремились учителя старших классов принять мой класс. Очень много внимания последние десять лет уделяла я, да и все мы учителя начальных классов, воспитательной работе.
Работала я с детьми одной улицы, имела тесную связь с родителями. И хотя учительницей была я строгой и требовательной, но тянулись ко мне и дети и родители, они стремились и вторых своих детей отдать мне. Я знала, как ведет себя ребенок не только в школе, но и дома и на улице. Я в корне была против тех учителей, которые требовали дисциплины в школе, а что делается с их учениками за стенами школы, их не касалось. Вот и вырастали двуликие Янусы на всю жизнь.
Вмешивалась я и в домашнее воспитание детей – без стеснения пробирала некоторых родителей, невзирая на чины и звания. При приеме в мой класс детей начальства предупреждала, что никаких привилегий их детям не будет, что у меня все солдаты равны. Сами дети доверяли мне во всем. Зато лучшей награды и удовольствия для меня не было, когда заработавшийся первоклассник споткнулся на чем-нибудь (обычно во время самостоятельной работы) и вдруг при полной тишине в классе говорил: «Мама!» А такое было нередко и не с одним. Класс, конечно, смеялся. А для меня это значило, что он доверяет мне и надеется на меня, как на родную мать, которая всегда и во всем поможет. Зато мои ученики и их родители не оставляли меня своим вниманием и в дальнейших классах школы и в институтах.
А некоторые помнят меня и теперь: через 23 года после ухода моего на пенсию.
Не подвели меня мои бывшие ученики и в дальнейшей учебе: более 30 человек окончили институты; человек 20 получили специальное среднее образование. Трое моих учеников кандидаты наук. Это учащиеся Луговецкой, Косаровской и Мглинской школы.
|
Выпускной класс Мглинской средней школы 1959 года |
15 моих учеников стали учителями начальных классов и преподавателями средней школы. Пускай не покажется это самохвальством, но четыре года начальных классов школы это было и есть фундамент образования и воспитания человека. Немалую общественную работу вела я и в городе.
За мною почти все время было руководство секционной работой учительских конференций. Была депутатом городского совета. Бессменным членом городского женотдела. Продолжительное время членом совета пенсионеров и членом комиссии по назначению пенсий. Членом совета клуба. Народным заседателем в суде. Работала в комнате милиции с малолетними правонарушителями. Работала членом уличного комитета.
Эта общественная работа продолжалась лет пятнадцать и после ухода на пенсию.
Рукопись автобиографии М. А. Ярошевской.
Передана для публикации на сайте Сергеем Сопранцовым