Мой Мглин

Елена Махлина

Вот наша улица Кирова. Там вдали стоял наш дом. Это было до Войны.

Здесь жила моя бабушка - Родионенко Домникия Никитична. Дом был большой, 5 комнат, кухня, два входа - со двора и с улицы. За домом был большой сад, посаженный ещё моим дедом - Родионенко Архипом Кирилловичем до Революции. Сюда летом 1941 году приехала из Ленинграда моя мама с тремя детьми. Моему старшему брату Реве тогда было 9 лет, второму брату Фридриху 4 года, мне – два с половиной. В то несчастное воскресенье - 22-го июня началась Война. Я помню, как шли беженцы с узелками, с детьми, ночевали у нас, рассказывали ужасы первых дней ...

Все думали, что это недолго продлится, наши не дадут немцам далеко пройти. Мой дядя Миша Родионенко выкопал большой окоп в нашем саду, а сам ушел на Унечу. Мы остались. Уехать было непросто. Оставались старики, женщины и дети. Начались бомбёжки, самолеты летели сплошным потоком. Небо было свинцовое. Бомбили Унечу. Стоял страшный гул. Мы сидели в окопе, не раздевались. У каждого был свой узелок с необходимым. Этот страх и надрывный гул немецких “мессершмитов “ я только недавно перестала слышать во сне. Мы отличали гул немецких самолетов от наших “ястребков” - тогда становилось легче.

В августе началась оккупация. Мы жили во Мглине все годы оккупации. Жили под маминой девичьей фамилией, все были - Родионенко. Нас прятали, не разрешали бегать по улице. Покрестили. Отец наш был еврей и коммунист. Ещё была такая же семья Рабкиных (дети: Леня - 9лет, Вова – 4 года и Миша – 2.5 года). Их мама - Бровкова Антонина Федоровна была учительница. В войну ее дети носили фамилию - Бровковы и крестили нас вместе. Прятали так же как и нас. Сколько пришлось пережить нашим бабушке и маме – словами не скажешь. Был такой случай – к нашей маме пристал немец на улице, назвал её “юде” - это было в те времена ужасно. Но её буквально спасла молодая наша соседка. Она сказала немцу: “ Я знаю эту женщину, - это моя соседка Зоя“. Немец отпустил маму. Он хорошо был знаком с девушкой – они “гуляли” вместе. Мама всю жизнь была ей благодарна.

В нашем доме поселились немцы. Мы ютились на кухне, на русской печке. Простые немецкие солдаты (денщики) иногда подкармливали детей, показывали фото своих семей, когда не было офицеров. С немцами пришли французы. Говорили, что это немецкие пленные. Около нашего дома был заливной луг (называли “лужа”). На луже французы ловили лягушек для еды. Нам было противно и странно.

Раньше проезжая часть нашей улицы была гораздо ниже. Около дома старой “Будчихи”, бабушки моих подруг Жени и Люды Будько, (дом сохранился), шла большая канава и в канаве лежал убитый партизан. Лежал долго. Боялись хоронить, потому что немцы заберут и убьют за связь с партизанами. Этого не забыть. Мы так долго прожили в оккупации, что некоторые слова говорили только по-немецки. Нож был - “мессер”, “уйди прочь” - говорили – “вег отсюда”.

Осенью 1943-го года, перед освобождением Мглина от немцев, нас, детей, увел в лес Лера Прадед. Маму предупредил немецкий простой солдат, чтобы увели детей - могут убить при отступлении. (“Киндер пух, пух”) Пошли как будто на прогулку, чтобы не вызывать подозрений. Лера был старше нас, он с 1930 года. Я хорошо помню это время. Мы шли через ставок в сторону Нетяговки. Лес был далеко. Немцы вырубали, чтобы еще дальше от города был лес. Потом в лес пришли взрослые. Животных оставили на ставке. У нас было 2 козы. Они остались живы. Это нас очень спасало от голода. Когда вернулись из леса, нашего дома не было – сгорел. Сгорело еще несколько домов. Началась жизнь погорельцев. Но мы остались живы, немцы не расстреляли и не угнали в Германию - это придавало силы жить дальше. Детям было легче.

Пришли наши. Началось гонения на тех, кто был в оккупации. Не всем разрешали работать учителями в городе. Моя мама - учительница русского языка и литературы, работала в библиотеке РОНО, потом в вечерней школе. Некоторые подруги моей мамы пошли работать в деревни. Мы всегда писали в анкетах - “был в оккупации”.

Это старая тюрьма. Именно такой мы её видели. В 1942 году здесь сидели мои родные Махлины - дедушка Янкель, бабушка Бася и тетя Голя с мужем Давидом и двумя детьми. Их и ещё более 500 человек расстреляли в марте 1942 года. В 1943 году партизаны освободили многих заключенных. Об этом тихо говорили друг другу. Потом в 50-х годах здесь был бунт политических заключенных (люди сидели по 25 лет). Мы, дети, стояли на пригорке (на хуторе) и слышали крики из окошек тюрьмы. Внизу были тюремные огороды. Огромные гряды капусты, моркови. Сюда вниз стекали нечистоты из тюрьмы. Заключенные (не политические) обрабатывали эти огороды. Другой тюремный огород был возле речки, в конце нашей улицы Кирова, под горой. Заключенных строем водили по улице на работы в огороде. Сейчас здесь психиатрическая больница.

Во время войны здесь было гестапо. После освобождения от немцев здание ещё долго было запущено, не восстанавливалось. Мы лазали по его подвалу. Читали надписи на стенах. Казалось, – написано кровью. Страшно. Я бегала за старшими братьями. За домом был сад там росли грибы - опята. Мы их собирали и солили. Сейчас здесь профессиональное училище №37.

В этом скверике похоронены немецкие солдаты. Я помню могилы с березовыми крестами и касками на крестах. Мы ходили мимо на старый базар. Пришли наши и сровняли это место. Потом здесь посадили деревья.

Старая ограда горсада. До войны здесь были “гуляния”, играл духовой оркестр. После войны такого уже не было. В памяти у людей остались зверства фашистов и полицаев при расстреле людей. Говорили, что несколько дней “шевелилась земля”. Не все сразу умирали. Ещё долго на краю сада стояла маленькая сторожка, где раздевали несчастных пленников...Потом мы уже после освобождения бегали сюда, собирали порох, бросали в костер. Нам строго приказывали не поднимать красивые игрушки, фонарики, ручки – это могло быть заминировано. У нас был знакомый мальчик без кистей рук. Ему оторвало руки, когда он раскручивал игрушку. Ему привязывали ложку, чтобы поесть.

После оккупации старались возродить былые гуляния в городском саду. Построили танцплощадку, были танцы, ходила молодежь на танцы. Но кто был старше нас говорили: такого веселья, как до войны, не возродить. Сейчас здесь тихо. Больница, да могилы.

В этом месте горсада похоронены более 500 мирных жителей Мглина и среди них мои родные Махлины - дедушка Янкель и бабушка Бася. Тетя Голя и её муж Давид с малолетними детьми, вся семья Берлиных – это родные моего старшего брата Рафаила.

Жизнь продолжалась. Это вид с нашей “горы”. Внизу - речка и был колодец Покуневичей. Туда мы ходили за водой. Зимой носили с собой золу, посыпали скользкую, крутую дорожку, чтобы не скользили ноги при подъеме. Иногда падали. Сейчас мы порадовались колонкам с вкусной холодной водой. Говорят, что колонок на улице больше, чем проживающих людей.

Мы разбирали своё пожарище. Из старого железа от крыши построили в саду “будку” и жили там до больших морозов. Мама сложила русскую печку из старого кирпича. Помог ей сосед Саша Балин. Он выложил свод, в печке – это самое трудное. Зимой жили у разных людей, кто пустит. Жили на “Ширяевке” в доме Колотилиных. Там пришла радостная весть – “война кончилась”! Я это очень хорошо помню. Все смеялись и плакали, обнимались. Думали как будем прекрасно жить и всегда помнить ужасы войны, чтобы никогда не повторилось подобное, но у людей короткая память и они опять и опять повторяют старые ошибки и зверства войн. Мне этого не понять. Я так надеялась на разум и мудрость людей. Но увы.

Это старые яблони нашего сада. Антоновкам более 100 лет. Посадил их мой дед - Родионенко Архип Кириллович до Революции. Все брали от них черенки для прививки. Они нас очень выручали. Яблоки да картошка. Вот и сейчас картошка цветёт у новых хозяев.

Церковь на кладбище (часовня). За ней похоронены мои родные по маме - Родионенко Архип Кириллович, мой дед (в 1916 году - 34-х лет), Родионенко Александра Архиповна, моя тетя (в 1927 году - 24-х лет), и младенцы - Коля и Лена.