Черенцов Виталий Степанович

В своих, опубликованных здесь ранее, «МГЛИНСКИХ ЗАРИСОВКАХ» я упоминал о фанате-«немце» нашей школы в те далёкие, далёкие годы. Там же я приводил запомнившиеся пару строчек из стихотворения Гёте «ЛЕСНОЙ ЦАРЬ». Больше тогда я вспомнить не смог. И вот в интернете нашёлся этот стих как в переводе его Жуковским, так и на немецком языке. Это стихотворение мы учили наизусть в оригинале. Советую прочитать и проникнуться музыкой рифмы двух великих поэтов того времени.

Но для начала несколько фактов из автобиографии Жуковского Василия Андреевича по материалам Википедии.

Родился 9 февраля (29 января) 1783 года в селе Мишенском Тульской губернии. Незаконнорождённый сын помещика Афанасия Ивановича Бунина (1716—1791) и пленной турчанки Сальхи (в крещении — Елизаветы Дементьевны Турчаниновой; ум. 1811), привезённой в 1770 крепостными Бунина, участниками русско-турецкой войны, из-под крепости Бендеры (по другим данным, была взята в плен майором К. Муфелем, отдавшим её на воспитание Бунину). Фамилию свою ребенок получил от жившего в имении бедного дворянина Андрея Ивановича Жуковского (ум. 1817), который по просьбе Бунина стал крёстным отцом ребёнка и затем его усыновил. Перед рождением будущего поэта семью Бунина постигло горе: из одиннадцати человек детей в короткое время умерло шестеро. Убитая горем Мария Григорьевна Бунина, решила взять в свою семью новорождённого и воспитать его как родного сына. Усыновление не давало право на передачу дворянства, кроме того, по завещанию от отца сыну не досталось ничего.

Трагикомедия в двух действиях

Предисловие

Мой друг Женька, (не путайте со Славкой, который был другом в детстве), при первой же встрече сразу мне в лоб вопрос:

- Вить, ты, говорят, стал писменником? Читал, читал, знаешь, ничего, но грустноваты твои новеллы. Так я хотел тебе за румкой рассказать пару весёлых историй, которых ты точно не знаешь, хотя мы и учились в одной школе. Зайдём вот в тот шалманчик, храпнем по стопарику, и я тебе всё по порядку расскажу. Может, не всё будет литературно, но ты сам поправишь, когда будешь скидывать в свой интернет. Понимаешь, это чудо 20- го века я никак не могу освоить. Поможешь? Слушай, Вить (это уже за «румкой»), а ты давно читал Гоголя, ну который Николай Васильевич? Почему я это спрашиваю? А помнишь, как мы с тобой играли в его «Женитьбе»? Ты был Подколёсиным, а я – слугой, твоя Ниночка- Агафья Тихоновна Яичница, ну она, конечно, классно играла, кстати, где она сейчас? Не знаешь? Вот я тоже почти ничего не знаю, где моя Людочка. Ну, тут Женьку моего просто прорвало по воспоминаниям, и если не остановить, то пойдёт рассказывать и спрашивать, ну точно как пасичник Рудой Панько из «Вечеров…» Гоголя.

-Жень, постой, - говорю ему, - а причём тут Гоголь и эти истории, которые ты хотел мне рассказать?

-Интересный вопрос и законный! Так ты читал, иль нет?

Это у нас с Женькой при встречах начинался при разговоре такой «стёб» ностальгическим детским жаргончиком, ну типа: надысь, небось, Вить, Жень, намедни и т.д. В эти разговоры мы вплетали хлёсткие и меткие слова, характерные для нашей местности. Этих словечек мы нигде не встречали, и кроме нас их ни кто бы не понял, поэтому я их и приводить не буду. А ещё Женька вплетал в свой разговор, как вы уже поняли, отдельные белорусские и украинские слова.

-Слушай, а это «надысь» ты взял у Паустовского, признавайся?

-Да, да – у него. Это ж наш с тобой любимый, как ты обзываешься, «писменник». А помнишь, как мы вдвоём зачитывались его «Золотой розой»?

- Ты спрашиваешь, «причём» тут Гоголь? - продолжал Женька, - а один из героев его рассказа сказал, примерно, так:

«….это чтоб баба похвалила другую бабу, так она лучше умрёт, чем сделает это…»

Так я готов биться об заклад, что могу опровергнуть это утверждение. Тогда слушай и запоминай.

«Смотрины» в бане

-Эту историю мне рассказала давняя моя подруга Инночка, ну а если проще – то Инка, - так начал свой рассказ Женька. Дальше текст в скобках – это пояснения Женьки.

- Ты, наверно, помнишь, Жень, где баня была в городе, это сразу за рекой. Как спустишься с горы от собора вниз, перейдёшь мост – вот тебе и баня, а рядом - электростанция. А почему за рекой устроили? Так это ясно: вода-то рядом, из реки берёшь и туда же и спускаешь. Ну, это так, к слову.

Мылись мы с Ларочкой в этой самой бане. И вдруг вижу я знакомое лицо и шепчу Ларочке:

Даная. Рембрандт. 1636—1647

-Смотри, смотри – вон твоя бывшая «соперница» (эта Инночка полгорода знает!) А «соперница» сидит на скамейке, перед ней тазик её личный с водой. И она так аккуратно по благородному, потихоньку трёт своё тело. Не то, что мы с Ларочкой: шуруем себя мочалками, расставив ноги и развесив свои с…….ки. А она сидит, повернувшись к стене, чтоб не всё тело было видно всем, и так осторожненько натирает свои прекрасные интимные места. Ну, ты, Жень, понимаешь, где у нас, баб, эти самые места (ну совсем, как вы поняли, наша Инночка без комлексов, с ней можно говорить на любые, даже интимные темы). А тело у неё, как у нас говорят бабы, - «гладкое», то есть не худа она. Ну, если, Жень, положить её на диванчик и вокруг разложить ковры и всё открыть, то ни дать ни взять – живая «Даная» Рембрандта или «Обнажённая маха» Гойи; правда, «маха» - чуть худей будет. (Инка подвизалась где-то по линии искусства и частенько в своих разговорах демонстрировала свои «познания»).

И мы невольно залюбовались её телом, а Ларочка только и промолвила:

-Да, вот это тело, не то, что у нас с тобой, Инка,- стропила из Освенцима. Вот повезло моему бывшему ухажёру, просто рада за него, надеюсь, ему с её телом будет тепло и уютно.

-И тут, - продолжала Инка, - Ларочка грустно- грустно улыбнулась. Потом мы пошли в парную и стали себя стебать вениками по всем местам, в том числе и по срамным (Инка, правда, тут чуть по-другому выразилась). А «соперница» пришла в парную, посидела немножко на нижней ступеньке, прикрыв свои груди руками, видно стесняясь своей невинной нагой красоты, и ушла.

Ларочка рассказала мне свою историю с этим «ухажёром»: она рассталась с ним, как только он узнал, что у неё не может быть детей. Но это уже, Жень, другая история, о которой я почти ничего не знаю. Говорят, что Ларочка уехала куда-то за «бугор» и вышла там замуж.

Жень, а где ж вторая история? Со школьным «ЧП»?- спрашиваю я. А Женька мне в ответ:

- Не спеши бежать впереди паровоза, как бывший железнодорожник. Учись слушать, не торопя рассказчика, раз готовишься писателем стать.

-Эта самая «Даная» училась в нашей школе. Разве не помнишь? Ну, куда ты смотрел и на кого? Все пацаны на неё пялили глаза. Ты, небось, только свою Ниночку и видел. Так вот, однажды прошёл слух: наш молодой учитель уделяет, и уже постоянно, знаки внимания этой самой красавице. Разве это скроешь в школе, ведь всё на виду у всех?

В нашей школе, ты, наверно, помнишь, ничего необычного почти не происходило. Ну, разве что ребята мячом разобьют стекло в школьном окне или сломают и так почти поломанные стулья. Виновников - сразу на директорский «ковёр». А они, бедные, клянутся, божатся, что всё это – нечаянно и что родители своими силами произведут ремонт. Но директор – неумолим. Он был у нас учителем «словесности» и любил выражаться фигурально и образно, и на эти предложения виновников отвечал твёрдо:

-На леченой кобыле далеко не уедешь! Деньги на стол!

Вот и все события. А тут такое враз! В один из вечеров этот влюблённый на глазах у всего школьного спортзала привёл туда свою «королеву» и сел с ней на первый ряд. Как сейчас помню, в тот вечер я сам крутил узкоплёночный фильм «Салют, Мария». Народ в зале сразу зашушукался, и всем, понятно, было уже не до кино.

Узнала мать этой бедной девочки обо всех этих шурах-мурах. И встретив соблазнителя как-то в городе, начала его прилюдно срамить (у нас говорили – «страмить»). Как же она его только не обзывала:

-Трясця твоей матери, что она тебя родила! Да чтоб тебя пранцы с червями жрали на том свете! Что у тебя десятой клёпки в голове нехватает? Отстань от неё, она, ведь, ещё ребёнок! Что тебе своей жёнки не хватает?

(Черви и клёпки нам были понятны, а что такое «трясця» и «пранцы» - мы с Женькой до сих пор не знаем. Согласно Далю, "пранцы" - золотушная сыпь, парши, шелуди. Пранцоватый, шелудивый, паршивый. ... А "трясця"(разг. укр.) - трясучка, лихорадка, озноб - прим. Е. Ломако).

То ли угрозы так подействовали, то ли вызов в партком, но всё стало на свои прежние места. Но вопрос остаётся: правильные ли эти места? А если это была любовь? Грустноватая история получилась, не правда ли, хотя мне она представлялась сначала более весёлой, -

так закончил свой рассказ Женька. А вы говорите, что не бывает больших «ЧП» даже в маленьких школах.

Послесловие

Была ли потом наша «Даная» счастлива с бывшим ухажёром Ларочки, никто не знает. А Женька, посмотрев мой готовый интернет-вариант его рассказов, высказался так:

-Так, ничего, только длинновато предисловие. Почти как у пасичника Рудого Панько перед началом «Вечеров» Гоголя.

А потом Женька попросил показать в интернете «Данаю» и «Обнажённую маху», о которых так вдохновенно говорила Инночка. Приглядевшись к картинам, он изрёк твёрдо:

-Наша «Даная» на мордашку даже красивее была! А голой я её, к сожалению, не видал, а вот эта «маха» - мне не очень, жена моя - Машка - в молодости была даже лучше.

Надежда на чудо...

Старушка встала чуть свет. Не зажигая огня, на ощупь оделась в сенцах и вышла во двор. Ночная метель уже прекратилась. Зайдя за угол сарая, из-под навеса вытащила сани, стряхнув с них снег. Брехнули свои собачки, но учуяв хозяйку, быстро успокоились. Через скрипучую калитку она вытащила санки за ограду. На это сразу же откликнулись соседские собаки. Солнце встало, и его лучи уже пробились сквозь туман, висевший над Попелышкиным садом. В окнах на Первомайской и Бородовке засветились огоньки от растапливаемых печей и зажжённых ламп, а над трубами хат появились струйки дыма.

Набросив на плечо верёвку саней и, согнувшись как можно ниже, потащила их медленно по снежной целине. Оглядевшись и не увидев никого вокруг, она пошла быстрее (только бы никого не встретить!). Вот позади колхозные постройки, выглянувший из окна сторож, ручей в Лабудне, и она – почти у цели. Это место в народе называлось «салотопкой», хотя там уже давно никакого сала для изготовления свечей не топили. А был здесь просто скотомогильник, куда свозили туши павших животных для захоронения. Зимой же никто их не хоронил, и трупы лежали до весны. О приближении к цели похода указал запах, хотя и стояли сильные морозы.

Вот и это место. «Свежая» туша коровы лежала на снегу, и её уже с одной стороны «попробовали», наверно, волки. Сторож с ружьём на плече вышел из своей сторожки, и, цыкнув на свою собачонку, поздоровался со старушкой, как со старой знакомой. Горестно улыбнувшись, сторож принял «подношение» - бутылку самогонки, отнёс её в сторожку и вышел оттуда с топором. Он знал, что от него требуется, это было не первый раз. Топор быстро сделал своё дело: куски мяса от задней ноги коровьей туши быстро легли на санки, застеленные клеёнкой. Собака, вертевшаяся рядом, подбирала на розовом снегу отскочившие при рубке кусочки мяса. Сторож помог увязать верёвкой «добычу», и старушка, сдернув с места несколькими рывками примёрзшие к снегу санки, тронулась в обратный путь. Пройдя несколько десятков шагов, она пошла более быстрым шагом: ей не хотелось ни с кем встречаться, ведь город уже просыпался…Старушка шла, и на снег лились её слёзы, слёзы обиды за происшедшее с дочерью, но в душе теплилась надежда на возможное чудо…

Для кого эту «добычу» везла старушка? - для своих собачек, жир от которых потом пойдёт на лечение её дочери, больной туберкулёзом, - так посоветовал один знакомый врач.

Сторож, забрав топор, пошёл в сторожку, загнал туда же свою собачонку и, открыв зубами бутылку, отхлебнул, из неё несколько глотков, вышел на крыльцо и, глядя вслед уходящей «клиентке», только покачал головой…

Первое плавание

Надоело нам с моим другом Славкой пешком ходить (Славка, я надеюсь, уже известен моему читателю, и полюбился ему). Решили поплавать. – А где? – спросите Вы, многоуважаемый читатель. Это – проще простого: в те далёкие времена наш луг постоянно заливался стекавшими туда весенними паводковыми водами. ( Ах, какие это были бурные вёсны!) А луг этот был между Первомайской и Бородовкой. У этой Бородовки было, конечно, и официальное название, но мы, люди с Первомайской, его не хотели признавать. А когда у родителей спрашивали: - А почему Бородовку называют Бородовкой? – то они отвечали: - Там, наверно, первыми, кто поселился, были люди с такой фамилией. Ну, нас устраивал и такой ответ. А что было делать? Исторических книг про Мглин не было, не то, что сейчас – всё можно найти в интернете. Вот Вам наглядный пример: недавно в интернете «нашёлся» мой прадед. Да что я заболтался, как старый дед на завалинке, так, ведь, и главное можно забыть…

Так вот, снега тогда были – не то, что сейчас. От них-то и бурные весенние паводки. Вода на нашем лугу стояла долго-долго (земли-то у нас, сами знаете, глинистые), и за это время стояния вод там успевали вывестись лягушки-квакушки. А концерты этого лягушачьего «царства» размером почти с футбольное поле Вы когда-нибудь слышали? Так вот, когда брачный период был в самом разгаре, то по вечерам, именно по вечерам (ну когда ещё заниматься любовью, как ни весной и не по вечерам?), с этого лужка только и слышна была любовная перекличка:

Так вот этот мой друг Славка (ну и заводатор-провакатор же он был! Интересно, где он сейчас?) и говорит как-то:

- Ч то сидим, нужно уже начинать строить лодку, весна, ведь, скоро!

Стали думать, где найти материалы и литературу. В те годы с материалом была напряжёнка, но безвыходных ситуаций, как известно, не бывает. Вспомнили, что Володька в своём магазине часто продает фанерные ящики из-под спичек (Володька, наверно, уже известен моему читателю). Выпросили у родителей немного денег, и работа на «стапелях» (т. е. в сенцах) закипела. Но перед началом работ пришлось всё ж таки что-то вычитать в литературе. Для нас открылись такие понятия и термины, как: шпангоуты, планшир, бимс, дифферент и остойчивость. Именно – остойчивость, а не устойчивость. У морских людей все термины даже с ударением совсем в других местах. Вот – компас у них - с ударением на «а», морская миля – совсем не такая, как на суше, а туалет – так вообще гальюном называют.

Так вот с этой самой остойчивостью не всё получилось гладко. А почему? Дело в том, что для хорошей остойчивости, шпангоуты должны быть дугообразные и соединяться внизу. У нас же, из-за отсутствия нужного инструмента, борта лодки получились вертикальными, а дно - плоским, и в результате - плохая остойчивость. Короче говоря, построили мы лодку-плоскодонку, а ещё ей можно было присвоить название – «душегубка». Такая же, наверно, была у Тургеневских героев в рассказе «Льгов». Правда, у них лодка была сделана из дощаника. Но, как и у них, лодка была плохо законопачена и совсем не просмолена. И вот наш «корабль» готов! Последовали ходовые испытания на маленькой огородной луже. Водопроницаемость была терпимой, и мы понесли наше детище на большую воду. Из-за плохой остойчивости мы несколько раз черпали бортами воду из-за неосторожных движений и приходили домой с мокрыми ногами, за что получали от родителей взбучку. Но всё равно мы были горды, и нам все страшно завидовали. Ещё бы! Такого ни у кого в округе не было! А однажды была даже попытка «пиратского» захвата нашего судна: по нам стреляли из самопалов пацаны с этой же самой Бородовки. Но все обошлось без кровопролития: вмешались взрослые. А Вы говорите про сегодняшних пиратов! Вон когда они уже были!

Эта лодка потом долго ещё стояла на чердаке в пуне (сарае), и каждый раз, глядя на неё, мы вспоминали наши недалёкие, но такие запомнившиеся на всю жизнь походы…

Родные места

На своей « малой» родине давно не был: всё какие-то семейные заботы и служебные дела не дают нам побывать там, где очень бы хотелось.

И вот я на железнодорожном маршруте Брянск – Унеча, а дальше – автобусом. Посадка на автобус этот раз была «цивилизованной»: его не брали «штурмом», как это бывало раньше, всем хватило мест, и пассажиры вели себя дружелюбно. Тронулись, выехали за город, и пошли остановки с названием посёлков и деревень. Что-то с этими названиями всплывало в памяти. Наверно, родители вспоминали в разговорах, как ходили в эти места когда-то по делам, а, может, и ездили туда на лошадках. И, возможно, эти воспоминания перешли к нам какой-то ниточкой…

И вот шофёр объявляет: «Конопаки». Вскочили со своих мест и гурьбой стали у дверей девчушки – хохотушки, им лет по 14-15. Остановка, двери открылись. Стайка этих хохотушек выпорхнула из автобуса, и, весело щебеча и кому - то помахав руками, поспешила в посёлок.

Вглядываясь в лица этих детей, стоявших у дверей автобуса и на остановке, я поймал себя на мысли: ну чем-то они мне близки и родны, хотя мы и совершенно незнакомы.

Едем дальше. Остановка по требованию - «кладбище», там могила отца. Дальше пешком идём по городу. Вот и Воздвиженская гора, а за ней – собор, где венчались мои родители, дальше моя школа и наша улица... Теперь я понял, почему мне эти девчушки показались такими родными – ведь я – в родных местах!

Первый выстрел

Хотел начать рассказ о нашей первой охоте, но никак не подберу начальную фразу. Пришлось обратиться к классикам... Вот, например, как легко начинал свой рассказ «Льгов» И.С. Тургенев:

-Поедемте-ка в Льгов, - сказал мне однажды уже известный нашему читателю Ермолай, - мы там уток настреляем вдоволь…

Ну, тогда и я начну примерно также. Возможно, кто и обвинит меня в плагиате, так пусть, - ведь все когда-то учились у кого-то. Итак…

-А не сходить ли нам на настоящую охоту в городище, - сказал известный читателю нашего сайта мой друг Славка, - уж там мы точно настреляем зайцев вдоволь…

Откуда такая сумасбродная идея? Ведь мы ни разу и ружья в руках не держали! А всё очень просто: зайцы этой зимой ну просто себя нагло стали вести! Вот вам факт: как-то утром вышел я просто покататься на лыжах, тут прямо за огородом. Погода и снег были в то утро прекрасны: твёрдый наст, лыжи (хоть и самодельные) сами бегут, а блеск выпавшей ночью легкой пороши такой, что глазам больно! Красота – да и только! Переехал через межу: прямо напротив меня и совсем недалеко сидит зайчишка (то ли спит, то ли греется на солнышке), сидит себе и ни с места. И тут я заметил, что смотрит–то он как бы вбок. Вот тогда–то и понял я смысл слов: «косой заяц». Зайчишка всё же удрал, когда я его чуть лыжной полкой не ткнул.

После прогулки осмотрел я наш сад. А там – кругом следы заячьей «трапезы»: кругом их коричневый «горошек» на снегу и покусанные нижние веточки яблонь (снега–то были тогда ого - го!). Рассказал об этом безобразии моему другу Славке. Ну, - думаем, мясо ходит рядом, а мы сидим себе по домам. Этого так оставлять нельзя! Стали ставить силки, но не тут – то было: следов утром много, а добычи нет. Решили тогда на этих наглых охотиться с оружием – самопалами. Вырыли на огороде пещеру (ещё и Женьку – соседа пригласили для этого), натаскали туда сена и соломы, взяли спички, зарядили самопалы гвоздями и серой и ждём, осторожно выглядывая периодически из своего укрытия. Ждали, ждали, уже и луна взошла, и мы промёрзли, а зайчишки так и не появились. Зевая и топоча от холода ногами, пошли мы спать по домам. А утром – всё та же картина: «горошек» и обглоданные веточки.

-Ну, зайцы, - сказал Славка, - уж мы вас достанем! У Женькиного дядьки Дениса выпросили ружьё и решили пойти в городище на настоящую охоту, не сказав, правда, родителям, что пойдём «вооружёнными».

Ходили, ходили около городища, но зайчишек мы так и не увидели, хотя следов было много. Но как уходить с охоты и ни разу не стрельнуть? Славка показал нам, как это делается, и мы бабахнули по одному выстрелу, просто так, в воздух. Сам процесс очень нам был интересен: вот ты берёшь в руки ружьё, переламываешь его на коленке, загоняешь патрон, фиксируешь замком ствол, нажимаешь на курок и …выстрел! Ты почти охотник, хотя и без добычи…Славка (он уже был дока в этих делах) поучал нас:

-Прижимайте приклад к плечу посильней, а щеку не подставляйте – не то зубы выбьет!

Интересное ощущение после выстрела: с оружием ты как бы всемогущ!

Пришли домой после «охоты», а мама спрашивает:

Да, на этот раз добыча от нас ушла, но зато мы вдоволь налюбовались зимними пейзажами городища, а они там с разных сторон разные. Смотришь с одного бугра – видна длинная лента нашей речушки Судынки, она обозначена ещё не засыпанным снегом лозняком вдоль её берегов. С другого бугра видно еврейское кладбище, оно стоит как какой – то курган. Смотришь с этого кладбища вниз – там чёрное пятно ещё не замёрзшей прорвы, уже известной нашему благосклонному читателю. Ну что ж, эти прекрасные виды - тоже добыча для памяти на долгие, долгие времена…

Мальчик мой, «уголёчик» ты мой...

Он лежал в гробу такой маленький, чёрненький, как уголёчик, ну совсем мальчонка, хотя ему было уже 16. Его мальчишки на улице так и прозвали - уголёк. В этом железнодорожном посёлке многим давали прозвища, близкие к железной дороге. На глазках его лежали пятачки: после смерти они никак не хотели закрываться. На подоконниках и под образами горели свечи, а у изголовья то сидели, то стояли, меняя друг друга, старушки, читавшие уже почти целые сутки псалтырь.

- Пусть безвинная детская душа успокоится молитвами,- так сказала его бабушка.

Это, конечно, было тяжело для неё, матери, целые сутки сидеть у гроба, но перечить не стала: это ведь был любимый бабушкин внучок. Находясь в каком-то оцепенении, она всё же давала какие-то советы соседкам, готовившим поминки. Здесь же бегала маленькая дочурка, и периодически поднимаясь на цыпочки, пыталась заглянуть в гроб.

Утром пришел батюшка, пропел заупокойную... А он лежал в гробике почти как живой, только на шейке на бинте были видны пятнышки крови. Смертельный заряд пришёлся прямо в шею. Она сидела, обхватив голову руками, и всё до мелочей вспоминала тот день: вот он пришёл из школы, немного погуляв с ребятами на улице, сел за уроки, а ближе к вечеру у них был такой разговор:

-Мам, у нас заканчивается уголёк, так я схожу в депо на отвалы, может, насобираю немножко.

-Ничего, мам, в свете фонарей уголёк среди шлака даже лучше виден.

Взяв два ведра, он, насвистывая какую-то песенку, ушёл. Прошло порядочно времени, а его всё нет и нет. Заволновалась, предчувствуя недоброе. Побежала к шлаковым отвалам, это здесь почти рядом, а там уже народ собрался, и бабы голосят:

Он ещё был живой, когда его принесли домой, и, улыбаясь как-то виновато, шептал:

-Вот, мам, не повезло нам, а вёдра там остались, ты сходи и забери их...

Так и умер, улыбаясь со слезами на открытых глазках. В этих воспоминаниях вдруг её как током пронзило: он, мой уголёчик, и сгорел из-за уголька... Эта мысль прервалась входившим в хату народом: пришли за гробом, в толчее она увидела станционников, деповских и путейцев...Что потом было на кладбище и на поминках, она почти ничего не помнила…

Это сторож, охраняя угольный склад и увидев в темноте какую-то тень, даже не крикнув, сразу выстрелил. Желал ли он убить, или же просто стрельнул наугад, кто знает? Народ бросился искать убийцу, но тот от испуга сбежал куда-то.

А как она надеялась на своего сыночка-уголёчка! Она и двое её детей остались одни: отец погиб на фронте. Он, её сыночек, был главным помощником в семье. Она днём работала на железной дороге, а по ночам шила и перешивала одежду для семьи и соседей, и вот такое горе... Над сторожем был суд, но его оправдали – он - де охранял социалистическую собственность. Сказывали соседи, что сразу после суда уехал из города убийца её сына, стыдно было людям в глаза смотреть...

Я ещё сплю, но что-то меня уже будит. Что это? А, это лучик встающего солнца уже пробился в спальню через щёлочку между створками ставень. Солнышко, видать, встало давненько, раз попало ко мне. Значит, оно уже где-то между тополями, что стоят стеной вокруг питомника. А питомник - это сразу за лесозаводом. Пробившийся луч оповестил - сегодня будет хороший денёк! Но я ещё верчусь на жёстком матраце, а он лежит на досках. На такой постельке долго не полежишь, если нет охоты спать. Да, спать уже не хочется: вчера рано уснул после приезда на каникулы. Наверно, пора вставать. Лежу и слышу: вот пастухи гонят свои стада по нашей улице; труба одного очень слышна, она, наверное, меня и пробудила; за стадом этого «трубача» слышна колотушка другого «хозяина» стада, но звук колотушки какой-то приглушенный, он бы не помешал сну.

Через щель в ставнях видится в лучах солнца пыльный туман, поднятый стадами. Вот лязгнула клямка калитки и заскрипели петли на ней - это мама выгоняет нашу коровёнку и с кем-то попутно разговаривает, наверное, с пастухом. Слышен сухой щелчок кнута - подпасок подгоняет ленивых или ещё не проснувшихся коровёнок. Я ещё нежусь в постели, а через стенку печки слышен приглушённый треск от горящих в ней дров и шорох маминых ухватов по загнетке.

Ну, видно, и мне пора вставать. С кухни пахнет чем-то вкусненьким. Выхожу, на столе уже дымится в чугунке картошка, немножко пригоревшая сверху, рядом кувшин с утренним молоком, на сковородке - сало, поджаренное с лучком, а на тарелке - наш любимый «грибок», это такое «произведение» кулинарного искусства из яиц, муки, сахара и молока, рецепта которого нет ни в одной кулинарной книге.

-Умывайся, сынок, будем завтракать, отец уже ушёл на работу. Видишь, какое утро, это с твоим приездом, а то до этого были сплошные дожди.

Садимся за стол. Через полуоткрытое окно с берёзы, что напротив, слышно пение скворца–пересмешника - дразнит он какую-то птицу, и чувствуется , что это ему самому нравится.

-Вот все его «товарищи» уже улетели в поля, а он частенько здесь поёт и почему -то один, без своей скворчихи, - комментирует мама его песни.

Был один из тех школьных вечеров, какие бывали обычно в те далёкие времена...

Елка в спортзале, где стояли "кони" с "козлами" и перекладиной, на ёлке бумажные игрушки, самодеятельность (в тот вечер наши "артисты" давали отрывок из "Женитьбы" Н.В Гоголя. Им обоим даже запомнилась одна фраза: "...а не хочет ли барин жениться").

Потом были танцы под баян; уж очень старался баянист! Ещё бы! На вечере был сам директор! И самое интересное было в конце - игра в "почтальона" одновременно с танцами. Это когда по залу, натыкаясь на растяжки перекладины, бегал шустрый парень с сумкой на плече и передавал письма - записки адресатам. Но правило было строгим: нельзя было говорить, от кого письмо. Ясное дело, что все записки были в одном направлении - со скромным намёком на дружбу и любовь...

Она тоже ждала такого письма, стоя между танцами в сторонке с подружками, которые, получив очередную записку, хихикали в кулачок. Она даже стала наблюдать за Лёшей - почтальоном: не подойдёт ли он к Нему. Но этот Лёша проходил всё мимо и мимо.

Вечер подходил к концу, уставший баянист объявил последний -"белый" танец, но почтальон ещё бегал по залу, правда, уже цепляясь от усталости за ноги спортивных снарядов. Она потеряла всякую надежду, и вот долгожданное письмо в её руках! Развернув его, сразу поняла: не от Него. А так ждала! Но вечер кончился... И это ожидание растянулось на многие - многие годы. Они встретились уже взрослыми, он был женат, а она - замужем, и вспоминали тот вечер с "Женитьбой" и последним вальсом "Амурские волны", который так вдохновенно играл их баянист-учитель пения. Вспомнили и того Лёшу - почтальона, который тоже, как и Он, был, оказывается, был влюблён в Неё и Его письмо не донёс до Неё, а передал своё! Какая жалость! А ведь всё могло бы быть совсем по - другому...

Послышались тяжёлые шаги по кирпичному тротуару. Она сразу узнала - это он идёт с работы. Лязгнула клямка калитки, и он уже во дворе. Она спешит навстречу.

-Слушай, Сеня, наконец-то приходил землемер и отбил наши сотки! Теперь мы можем планировать, что и где посадить и посеять.

-Ну пойдём посмотрим. А сколько же получилось соток?

-Много - аж 25! Знаешь, землемер посоветовал на границе усадьбы посадить какое-либо деревце, это чтоб не было потом споров с соседями.

-А что - хорошая идея! Так и сделаем! Я думаю, что лучше всего подойдёт рябинка для этого.

Ночью, лёжа в постели, они долго ещё обсуждали, каким должен быть их сад. Договорились, что детей будет много, и потому на каждого должно быть по яблоне, по груше и по кустику смородины. Почти так и получилось в жизни. А начался сад с маленькой рябинки, которую отец принёс уже на следующий день из леса вместе с корзиною боровиков. Это был воскресный день с хорошей осенней погодой...

Посажено маленькое деревце было в полуметре от межи, это чтобы не затоптали, ну и чтоб соседи знали - здесь граница. За межами следили ревностно: чтоб никто не искривил и не срезал в свою пользу и чтоб можно было пройти и не оступиться в борозду чужого огорода. Бывало мама выйдет весной на межу, прикинет глазом и возмущается:

-Ну вот, опять срезали, да так, что не пройти! Ну что делают!?

Но особенно ругаться с соседями не очень хотелось, и теперь уже мы осенью выправляли межу так, как считали нужным .

Так вот рябинка наша росла, росла и выросла вместе с нами, несмотря на частые объедания скотом. Со временем она была уже такая, что мы залезали на неё и могли разглядывать "дальние страны". А когда наступало предзимье с маленькими морозцами, кисточки рябинки мы срезали и вешали на чердаке. Ягодки, прихваченные первыми морозами, были горьковато-сладкие, с особым вкусом. Обычно этот "урожай" собирался, когда уже опала в саду листва от заморозков и ветров, на яблонях виднелись оставшиеся незамеченными одиночные яблоки, а синички и крохотные птички корольки, прыгая по ветвям, пели свои предзимние песни.

В один из таких дней мы собирались снять урожай на нашей рябинке. Утром отец вышел во двор, посмотрел в сторону рябины и не узнал её:

-Дети, Наташа, смотрите, что с нашей рябиной!

"Алые кисти рябины" мы уже не увидели - всё дерево было серым - серо от сидевших там птиц. Это были дрозды, клевавшие ягоды. Так они готовились к зиме, запасаясь витаминами. Знатоки говорят, что птицы, предчувствуя суровую зиму, таким образом готовятся её пережить.

От наших возгласов и от лая нашего пёсика Белыша стая снялась и, как по команде, и улетела, оставив после себя на земле одиночные ягоды и шелуху от них. И "рябина густая - стояла пустая"...

Нам, конечно, было жалко урожая, но не очень, - ведь все хотят кушать и особенно, когда холодно...

Она сидела на скамейке около могилы давно уже умершего мужа. Боль утраты улеглась и потеря любимого воспринималась как нечто неизбежное. Солнце сквозь туман выглянуло из-за кладбищенских берёз, и стало как-то веселее, если можно так говорить о настроении на кладбище. Почему-то пришли мысли не о смерти, а о жизни. Том периоде жизни, когда она была молодая. Ну как молодая - совсем девчонка, вчерашняя школьница. Вернее, уже не школьница, а только что закончившая школу...

...В этом маленьком городе наступили тёплые - теплые вечера, которые могут быть здесь только в июле. Они сидят на скамейке около её дома. Запах цветов табачка и горошка доносится с её двора. Уже редкие прохожие нарушают их уединение. Некоторых из них они узнают по голосам: пары возвращаются из горсада с танцев. Голоса певучих девчат звучат издалека всё тише и тише. Он обнимает её за талию, они замирают в долгом поцелуе. Вкус его губ вместе с запахом цветов как будто стоит в её памяти до сих пор. Это был их первый поцелуй. Его рука с талии перемещается вверх, и вот она уже на платьице в том месте, где только–только обозначились её маленькие девичьи бугорочки. Она не сопротивляется, ей это приятно и тревожно. Так они сидят долго, сливаясь время от времени в поцелуях. Его рука уже в «запретной» зоне: под платьем у неё на груди. Их обоих пробирает дрожь, но им приятно. Рука опускается всё ниже и ниже на её животик.

- Дальше нельзя! - И его рука останавливается. Поцелуи опять долгие-долгие. Хочется чего-то большего, чего - они сами не понимают, ведь они ещё дети.

Поздно, очень поздно они расстаются и договариваются: завтра здесь же и в это же время. Но назавтра он не пришёл, и она не знает точно почему. Подружки потом болтали, что он любил другую и не хотел обманывать обоих.

Крик ворон и грачей в вершинах берёз вывел её из этих таких дальних воспоминаний. Стало опять грустно и в то же время тепло от того, что когда-то так было хорошо. Были ли эти вспыхнувшие в воспоминаниях минуты минутами любви? Трудно самой себе ответить. Просто это была молодость, которую не вернёшь и которую она вспоминала каждый раз, когда приезжала домой и садилась на эту скамейку - скамейку первых поцелуев.

У неё потом было много встреч с парнями, мужчинами, своим любимым мужем, но таких воспоминаний о тех встречах не сохранилось.

А вот подошёл автобус, она быстренько положила в пакетик маленькие грабельки и быстрым шагом, боясь опоздать, заспешила к остановке. Дома ждали её четверо внуков. Один из них был назван именем того, кто её впервые целовал. Но об этом знала только она, это по её настоянию внук получил это имя.

Рассказ о том, как поссорились Семён Иванович и Арсен Гаврилович

-Так завтра в 24-00?- Такой вопрос сходу, даже ещё не поздоровавшись, задал Арсен Гаврилович своему закадычному другу Семёну Ивановичу.

-Что за вопрос? Середина мая, у щуки – самый жор, а мы ждём чего-то!

-Сам виноват, Семён Иванович, у тебя ж бухгалтерский баланс – важней всего, твой «кредит-дебит» подождал бы, а вот щука-то ждать не будет.

- И не говори, неделю искал разницу в три копейки, Наташа всё смеялась надо мной:

-Кому эти твои три копейки нужны, посмотри на себя, ты уже совсем полысел, сидя там в своём «каземате». (Семён Иванович работал в тюрьме главбухом, и кабинет его находился в подвальном помещении, которое его жена Наташа и называла «казематом».)

-Конечно, эти три копейки и не очень важны, но бухгалтерия – наука точная… А, знаешь, эти три копейки нашёл в почтовых расходах: квитанции подкололись одна к другой, а я в поисках лоб разбил…

- Да, что-то мы заболтались и не о том… А как твой велосипед, Арсен Гаврилович?

-Починил камеру и одну в запас купил… А краги наши новые одеваем?

-Ясное дело, как же без них, зачем мы их целую зиму шили, все руки искололи; помнишь, как по осени мы с тобой приехали мокрые до этого самого места? - И Семён Иванович показал это самое место: оно было выше колена, но ниже пояса…

-А тройники для сторожень наточил? Какие тогда сорвались у тебя две щучки! - и всё из-за тупых крючков…

-Конечно, помню, до сих пор ругаю себя… Да, щучки были - просто красавицы! Ведь подвёл их уже к самому берегу, простить себе не могу…, а червей накопал?

-Да, такие красивые, красненькие и очень бодрые… сам бы ел… Знаешь, где я их нашёл? За пуней, прямо под навозной кучей, а вечером с фонариком поймал пару десятков выползков, так что и на твою долю будет. Поставим их на донки, и, если повезёт, так и сомика изловим… А хитрые они, эти самые выползки: только я к нему, а он шасть – и в норку к себе, видит что ли он или слышит?

-Семён Иванович, а луна как? Сейчас она ведь полная…

-Ничего страшного, щука сейчас голодна, только икру отметала, так она на луну смотреть не будет… Между прочим, читал тут недавно в одной книжонке: фазы луны не особенно влияют на клёв, а результат зависит и от погоды, и от температуры воды, и от времени года…

-Ну, тогда – до завтра, а где встречаемся? Как всегда – за городом, в конце Погарской?

Ночь вступала в свои права: голоса певучих девчат смолкли, кое-где лениво побрёхивали ещё не уснувшие собаки, в отдельных хатах, правда, пока ещё светились окна. Полная луна, только что выглянувшая из-за горизонта, уже неплохо освещала дорогу, по которой Семён Иванович выехал за город. Вот и последняя хата, а товарища что-то не видно… Семён Иванович остановился и, опершись на раму велосипеда, достал кисет, скрутил самокрутку, чиркнул спичкой и сделал глубокую затяжку… « Ох и силён свойский самосад! Хоть и ругает меня Наташа за него, но свой – всё же лучше магазинной махорки…», - такой вывод для себя уже не первый раз сделал Семён Иванович… Вдалеке показалась какая-то движущаяся тень, а затем послышались и шаги…

-Ну, привет, Семён Иванович! А я издали увидел блеснувший огонёк, ну думаю: это точно «дядя Сеня с папиросою», так тебя, кажется, прозвали на работе…Ночь-то какая, а? ...Красота – да и только, а с луной хорошо: дорогу и лужи на ней хорошо видать, это не то, что было прошлой осенью – хоть глаз коли… докуривай и – в путь…

-А давай-ка пешком немного пройдём, полюбуемся природой ночной и послушаем её…

-Да, погодка – что надо, а вон смотри-смотри: какие полоски тумана над луговинами – это к хорошей погоде на завтра, вернее, уже на сегодня… слышь, слышь – перепел «раскомандовался»: «спать пора, спать пора», а он перед плохой погодой не будет так стараться…

-Ох, постой, Семён Иванович, мне кто-то картуз сбил, а вот и он, хорошо, что не в лужу… Кто это налетел так на меня?

-Сыч или сова, кто ж ещё по ночам не спит и шастает за мышами… Ну, садимся, и - в путь…

И друзья-товарищи, не спеша, поехали… Весенняя лунная ночь была таинственно-загадочна и полна теми запахами природы, которые она может дать только в середине мая: источали особый аромат свежевспаханная земля, недавно пробившаяся трава, кусты и деревья, только-только покрывшиеся молодой липкой листвой и первые весенние цветы на лугах…. Ночной воздух пьянил этих двух молодых мужчин, пока ещё друзей, и они долго ехали молча, наслаждаясь пробудившейся природой…

-Смотри, смотри – какие-то искорки в тумане? А-а, это, видать, деревенские ребята в ночном у костра, да, да – точно, вон и их лошадки пасутся… Как бы я хотел побывать в ночном!… А картина – ну прямо, как у Тургенева в его рассказе «Бежин луг»…

-Ой, подожди, Семён Иванович, я, кажется, попал в колдобину, засмотревшись на лошадок… и угораздило ж меня! Слава богу – обод хоть цел и спицы на месте, но что есть «восьмёрка» – это уж точно, едем дальше и не отвлекаемся, а то…

-А-а, это ж плотина на мельнице, мы ведь уже в Шумаровской Рудне, видишь, как воды много, вот и сбрасывают её напрямую…

-Шумит-то, оказывается, не только вода: это вовнобитка, видишь, как толкачи снуют вверх-вниз…

-А что здесь делать? Рыбалка здесь, сам знаешь - почти никакая… Всё равно ещё темно, поедем на Ипуть, если ехать, то ехать…

-О, уже веселей: проснулся в деревне ранний петушок, прокукарекал всего лишь два раза, видать, часа четыре будет…

-Да, да, вон уже и полоска неба зарозовела, ну, скоро и солнышко проснётся…

-Скоро, не скоро, но через пару часиков точно зорька, вот к ней бы и поспеть, тогда ведь самый клёв…

Часа полтора друзья ехали по дороге с небольшими перелесками, и вдруг перед ними встала тёмная стена…

- О, мы уже, Арсен Гаврилович, в настоящем Брянском лесу… А вот тот самый лесной кордон Степаныча…

Друзья остановились и издалека залюбовались этим тихим и красивым местом: на фоне густого леса в лёгком тумане просматривались силуэты домика, колодца с журавлём у баньки, сонного мерина под навесом у сарая; над недавно вспаханном небольшом огородиком висели застывшие в неподвижности полоски тумана…а верный «страж» кордона - Пират - даже не высунул носа из будки… Хозяйство Степаныча пребывало ещё в сладкой утренней дрёме…

-А, помнишь, Семён Иванович, как мы по осени уже на обратном пути заехали к Степанычу просто попить водицы, и как хозяйка напоила нас чаем из душицы…

-Да, как же не помнить: мне так тогда понравился вересковый мёд с черным хлебом… А сейчас, видать, Степаныч ещё спит, умаявшись за день ходьбой по лесу…Едем дальше потихоньку, чтобы «сторожа» не разбудить…

-Семён Иванович, лес-то какой: верхушек сосен не видать, аж картуз падает; по сколько им, интересно, годков-то? По сотне, видать, будет, а то и больше…

Час с лишним наши герои, спешившись с велосипедов, шли сквозь высоченный сосновый бор, стоявший чёрными стенами по обе стороны неширокой лесной дороги…

-Смотри, смотри - лес кончился…, где ж это мы?...

-А туманище-то какой! Видно, где-то рядом воды много…

. - Вон что-то блестит? Так это ж и есть наш Ипуть! А в тумане и не разглядеть поначалу…

-Погляди, погляди – вот и первые лучики через туман пробились…

-Ну, всё – мы на месте! Разматываем удочки и ищем местечки получше, рыбка уж тоже скоро проснётся…, А, может, она и не ложилась? Какие там в ихнем царстве-государстве порядки – кто это знает?

-Кто знает точно – так это «профессор» Сабанеев, вот «самый-самый» знаток по части жизни в рыбьем царстве!

-Так, больше не шумим, идём выбирать местечки рыбные…

…И друзья-товарищи, осторожно ступая по берегу, стали присматривать эти самые «рыбные» места. А какие это, Вы, дорогой читатель, спросите «рыбные» места? А это нужно понимать: вот, например, вирочек, заросший лилиями и очерётом – так там можно ожидать и плотичку и линька, да и окунёк там небольшой тоже проживает, а на перекате – так там частенько может стоять голавлик, и щучка не прочь подглядывать из-за травяного кустика, выжидая зазевавшуюся мелкоту, там же может стоять, не боясь щуки, уважающий себя крупный окунь. Но ведь наши мужчины пришли не за мелочью, а надежду питают на рыбку приличную… А чтоб её поймать… (Вы правильно поняли), надобно изловить живца, причём непременно долго живущего. А кто он такой? Да, да – это, конечно же, средненький окунёк... Плотица долго не живёт, да и продеть поводок через её узкий рот и плотные и маленькие жабры трудновато, и потому её приходится цеплять за спинку. Ну, сколько вот в таком положении проживёшь? Конечно, недолго… А вот самый хороший «завтрак» для достойного окуня – это пескарёк! Настоящий рыбак никогда его не выбросит, хотя пескарь – тоже не долгожитель. А каков этот прозрачный «малыш», поджаренный на угольках, Вы пробовали? Так я вам скажу – сладкий!

-Вот, кажется, я и нашёл своё место, всё – я здесь остаюсь…

-Так и мне это местечко нравится, Арсен Гаврилович…

-А потому, что распугаем мы вдвоём её, нашу рыбку…

-Ну, ладно, не будем ссориться, потом поговорим…

…И Семён Иванович ушёл искать себе другое место. Место он нашёл, на его взгляд, неплохое, сел, закурил (ну, как он и без папиросы?), достал все свои снасти и стал их готовить, а готовить было что: во-первых, нужно распутать все сторожни, достать лески и найти банку с червями, которая куда-то запропастилась. Да, и нужно не забыть про приготовленную приваду, рецепт которой у каждого рыбака был самой большой тайной. И вот всё приготовлено. Сделан первый заброс. Началось ожидание клёва… Ожидание было таким долгим и томительным, что пришлось Семёну Ивановичу нарушить заповедь: «не есть до поимки первой рыбёшки», и он позавтракал хлебом с салом, запив водой из фляжки. Рыбка же почему-то не стремилась прийти на завтрак. Поплавок стоял на месте, как мёртвый, и рыболов даже вздремнул немного. Но сон не шёл, и Семён Иванович стал вспоминать походы на рыбалку со своей мамкой; она никогда без добычи не возвращалась, знала она от отца рыбные места и одну секретную приваду, о рецепте которой не хотела говорить даже своему сыночку: боялась, что он проболтается друзьям…

Солнце клонилось к закату, пора было и сматывать удочки в прямом смысле этих слов, что и сделал Семён Иванович. Уложив в рюкзак пожитки, спрятав притыки для сторожень в кустах (до следующего раза) и привязав к раме удочки, он подошёл к месту, где сидел Арсен Гаврилович; тот понял – надо собираться, спустился к реке и вытащил из воды мешок, в котором что-то сильно трепыхалось, поднялся на берег и…когда Семён Иванович увидел содержимое мешка на траве, он просто онемел: там извивалось несколько щук, с десяток крупных окуней и был даже один сом! Арсен Гаврилович кивком головы, показывая на это богатство, как бы говорил: «мол, смотри!» Но Семён Иванович только и произнёс:

-Да, повезло! – и, сравнив этот улов со своими пятью окуньками, взялся за руль велосипеда и быстро заспешил в сторону дороги, не ожидая своего ещё недавнего товарища…

Арсен Гаврилович вскоре нагнал Семёна Ивановича, но всю долгую дорогу они ехали молча, а в городе разошлись в разные стороны, даже не простившись…

Семён Иванович приехал домой грустный, злой и жене Наташе коротко рассказал, как они со своим другом, не ругаясь, разошлись, на что Наташа спокойно так сказала:

-А что ты так сердишься и переживаешь? Арсен всегда больше тебя привозил, он ведь точно какое-то «слово» знает, это ж все говорят… помиритесь – и дело с концом…

Семён Иванович, понимая, что дело здесь не только в «рыбном» месте, сколько в рыбацкой удаче, всё ж никак не мог перебороть свою обиду за тот случай и в то же время не мог смириться с тем, что потерял друга, которого ему порой так не хватает…

-Надо же, столько лет дружил, а тут на тебе: из-за какой-то рыбы…

Арсен Гаврилович тоже переживал, что друга так ненароком обидел.

- Ну как же помириться теперь? И на кой ляд мне тогда этой рыбы столько попалось?

1. За спичками

Ты меня, Танечка, всё время спрашиваешь, почему я грею и кутаю свои ноги…

О, дорогая моя внученька, это - давняя история, она часто мне снится… хочу тебе и другим внукам, рассказать: как мы тогда жили…

1947 год, прошло всего два года после войны, безденежье, голодуха… Говорю вашему деду, мужу своему:

-Сеня, я всё ж съезжу в Новозыбков к своим, там уже заработала спичечная фабрика «Волна революции», может, привезу спичек на продажу, ведь все торгуют…

-Смотри сама, дело может плохо обернуться. Видишь и слышишь, что теперь дают за спекуляцию. И что это ты собралась ехать в это время: вот-вот распутица начнётся?

…Почему он тогда не отговорил меня от этой поездки? Всё ведь могло кончиться гораздо хуже…

Всё же собралась и поехала. На попутной добралась до Унечи (это в 30-ти километрах от нашего города Мглина). Машина была открытая, пока доехала вся продрогла, зуб на зуб не попадала. Чуть-чуть согрелась только в вокзале. Села в поезд. В вагоне не топили, но от народу, битком набившемуся туда, было сносно, спасали ещё от холода валенки с бахилами.

Пришла к своим уже поздно вечером, а они (это сестрица Зиночка и мама) в один голос:

-Наташенька, что случилось? Почему в такое время? Ведь скоро распутица…

Делать нечего: пришлось рассказать всю правду. Все сразу зажурились и за меня и, наверно, за себя. Ведь в случае чего - на службе у них будут неприятности. Правда, я их сразу успокоила: со спичками я к ним не приду.

Наутро пошла в разведку: никогда ж этим не занималась, да и спросить не у кого. Не доходя фабрики, в переулке, две тётки, наблюдая мои нерешительные действия, сразу ко мне:

- Ну, завтра, один мешок, а сколько там будет?

-В мешке будет тысячи две с полтиной коробок, это кило двадцать пять. А ты пешая, али с подводой? Приходи завтра после обеда в скверик, что напротив вокзала. Только гроши зараз.

Деньги я им, конечно, не дала все, а только половину. Меня заранее предупредили: всякие есть жулики, деньги возьмут, а спичек не будет.

Пришла к своим. Руки и ноги дрожат от страха. Родичи тоже все переволновались. Переночевала, а утром пошла к вокзальному скверику. Стою в сторонке и наблюдаю (это так эти тётки советовали: « зараз не подходи»). Подъехала подвода с сеном, на ней мужик и те две тётки. Остановились, мужик слез, ослабил подпругу, бросил под морду лошади охапку сена и ушёл куда-то. Бабы остались на возу, сидят и лузгают семечки. Я к ним. Они сразу: «гроши!». Наклонилась к ним, выложила на сено деньги, одна из них глазами пересчитала, одним махом собрала и сунула под сено.

-Вот твои спички, - они вытащили мешок из-под сена, - мы тебе не знаем, а ты - нас. Иди по-быстрому вон в ту чайную, за углом, а в вокзал приходи перед поездом, а то лягавые зараз сцапают.

Под сеном я заметила ещё несколько мешков. Видимо, там тоже были спички.

Здесь же сразу проверила, развязав мешок: да, точно, спички. Быстро подхватила мешок на плечо и пошла, куда показали. Села в чайной, взяла два чая. Пью чай, а зубы стучат по стакану от нервов….

Примерно за час перед отправлением поезда пошла в вокзал, еле-еле взяла билет. Села в уголке на мешок. Сижу и наблюдаю: в вокзал то зайдут, то выйдут из него какие-то подозрительные типы, пошушукаются то сами с собой, то с милиционерами и разойдутся; потом собралась группа прилично одетых молодых мужчин и две женщины, тоже поговорили меж собой и разошлись (жульё какое-то?)…Милиция постоянно делала обходы и с подозрением оглядывала углы вокзала, видать, кого-то искали. Сижу ни жива, ни мертва: а вдруг уже кто донёс. Еле дождалась двух звонков колокола на перроне. Подхватила мешок и бегом к вагону… А там – вавилонское столпотворение! Билетов, видно, продано больше, чем мест, все орут, лезут по головам, а молодые мужики уже полезли даже на крышу вагона. Проводницу чуть с ног не сбили… Хорошо, что вмешалась милиция. Еле-еле пробилась к дверям, вскинув мешок на голову. И откуда только сила у меня взялась – сама не знаю. Досталось свободное местечко в уголке, сразу за тамбуром. Села на мешок, приспустив юбку на него. Как только поезд тронулся, по вагонам пошла милиция, с подозрением оглядывая всех: видать, снова кого-то искали. Сижу, напустив платок на глаза, делаю вид, что дремлю. Вдруг кто-то остановился напротив, вижу из-под платка носки сапог, голову не поднимаю, этот «кто-то» толкает меня в плечо:

-Мамаша, не спите, а то обкрадут, - поднимаю голову: молодой милиционер, ну, совсем мальчишка, улыбается и говорит, - просыпайтесь, просыпайтесь…

А я уж подумала: ну, всё - попалась, сердце так в пятки и ушло. Слава богу, пронесло…

Вслед за милицией несколько раз через вагон прошли подозрительные личности, шаря глазами по сторонам; потом слепого провёл поводырь, прося милостыню; почти сразу за ними женщина на коляске протащила безногого с орденами на груди, он под гармошку надрывно пел жалостливые песни…Сижу и подсчитываю будущий «навар»: на нашем базаре продадим за пять рублей четыре коробки, в мешке у меня две с половиной тысячи, значит, я выручу чуть больше трёх тысяч, а заплатила я всего полторы тысячи. Вроде, и неплохо получится…

А вот и Унеча. Просто не поверилось, что доехала. Вышли к тому месту, где останавливались попутки, подбирая пассажиров. И тут, на тебе - «новость»: день назад ударило тепло, и дороги так сразу развезло, что ни машины, ни подводы – никто не рискует ехать во Мглин. Дело – к вечеру… Пошла к родичам деда вашего, там жили две его сестры и мать. Встретили хорошо, правда, сильно удивившись моей безрассудности, накормили, даже нашлось немного самогона, положили отогреться на лежанке, а валенки, после снятия бахил, положили сушиться прямо в печку. Утром, поделив мешок на две части, связав их полотенцем и перекинув через плечо, пошла по дороге на Мглин с надеждой: а вдруг кто и подбросит. Оглянувшись, вижу: следом за мной идёт целая цепочка людей, и все с мешками. Но ни одной машины, ни одной подводы… Идём потихоньку. Несколько раз провалилась в колдобины: сверху снег, а под ним вода. Чувствую: ноги уже мокреют. Дошли до Писаревки. Одна старуха, что рядом шла, села на мешок свой и говорит:

-Всё, сил боле нету, подохну здеся, ну, туды мне и дорога, дуре старой, попёрлась с молодыми…

Что ж делать? Не бросать же старого человека на дороге умирать. Втроём дошли до первой хаты, постучались. Хозяйка, увидев, какие мы, молча, достала из печки чугунок с горячей водой, налила её в тазик и заставила всех погреть там ноги, а портянки развесила сушить на загнетке печки. Пока всё просыхало, хозяйка, так же молча, остатки кипятка из чугунка разлила по кружкам и подала по скибке хлеба с солью… Прощаясь, мы и не знали, как благодарить эту женщину…А она, провожая нас, только и проговорила: «Храни вас Господь».

Еле-еле к вечеру добрели до города. Почти падая, я ввалилась в дом…Дед ваш, конечно, выругал меня как следует, стала в горячей воде греть ноги и растираться водкой… После этого похода недели две отвалялась с сильной простудой. Вот с тех пор, внученька, и голова и ноги дают мне о себе знать.

А что было потом? Так я уже и не один раз вам и рассказывала: старая спекулянтка Глушанчиха, сама торгуя такими же крадеными спичками (да и не только ими), «заложила» меня участковому, пьянице беспробудному. Он меня и потащил в милицию (больше никого не тронул, а сам, наверно, думал, что откуплюсь по дороге, я-то об этом и не сообразила). И спас меня от тюрьмы наш хороший знакомый - начальник милиции Третьяков. А так бы деточки мои и остались бы без мамки на долгое время, если б, конечно, выжила я там, в тюрьме…

2. Выстрел

-Коля, я пойду в аптеку, а ты полежи пока… В туалет сейчас тебя не сводить? Не нужно?

Её Коленька, Николай Петрович, ничего не ответил, он уже и так всё время лежал на оттоманке с кучей подушек в изголовье. Вот хлопнула дверь, щёлкнул замок, и Николай Петрович стал вспоминать, как всё начиналось и чем заканчивается...

… Зима. Как и многие мои друзья, иду в школу в лаптях. На ноги намотаны онучи, и на них - шерстяные носки, связанные бабушкой. Мороз стоит такой, что по ночам трещат брёвна нашей хаты. Мама, комментируя этот треск, улыбаясь, говорит:

- Ишь, как дед-мороз проверяет и пугает нас, ну, ничего: ещё месячишко – и солнце на весну повернёт. Скорей бы, а то почти все дрова и торф на исходе, да и сена с соломой - кот наплакал, того и гляди – нечем будет кормить нашу Маньку.

Неделю назад кормилица наша отелилась тёлочкой. Её сразу забрали в дом, настелили соломы в уголке кухни. Из первого молока мама затомила в печке молозиво.

Нам нравятся эти «заедки»…. Тёлочка, скользя по полу ногами, попивает тёплое молочко, высасывая его с маминых пальцев. Она принимает их за соски вымени, сама же толкает миску – как будто хочет ударить головой в вымя своей мамки, молоко из миски брызжит на пол, мама ругается. Попив молочка, тёлочка начинает писать… Если не успеешь подставить под хвост горшок – всё будет на полу… Из-под печки слышится квохтанье – мама двух курочек в мороз тоже забрала в дом.

….Вот и пришло деревенское лето. Отец пристроил меня в подпаски к деду Никифору. Дед был добрый, но сильно ругался, если коровы заходили далеко в лес. В лаптях летом жарко, а босиком дед ходить не разрешал:

-Ноги собьёшь, так потом я должён за тебя бегать…

За день так набегаешься, что хочется присесть и прилечь. Один раз так у копны и задремал. Вдруг как стрельнёт что-то… Это дед меня так будил, щёлкнув под ухом кнутом… А сам стоит поодаль и ухмыляется…

-Это тебе, малый, не пескарей ловить, нанялся – так крути хвосты…

Обедали с дедом, когда стадо, наевшись, ложилось на отдых… Дед доставал из своей сумки краюху хлеба, кусочек сала, огурцы и бутылки с молоком - это хозяйки нам по очереди утром выносили такие харчи на обед.

Осени ждал с нетерпением: учиться в школе нравилось, да и надоели эти дразнилки девчоночьи – «пастух, пастух, почему залез в лопух»…

-Марья, кто там с тобой пришёл? Дуся? Не води её ко мне… опять будут эти охи-вздохи…

Учился в школе жадно. Закончил семь классов, а дальше нужно было ходить или ездить в другое село. Потому сразу пошёл в финансовый техникум, или как у нас бабы говорили: «Колька учится на булгактера». Господи, как учились… Полуголодные, но, правда, хоть в тепле были, буквально в тот год провели в общежитии центральное отопление, а до этого были печки; топили их торфом сами студенты. Брались за любую работу: и дрова пилили, и вагоны выгружали с разными грузами…

Окончил техникум на «отлично». Послали работать в Райфинотдел, сначала «булгактером», а потом – инспектором по налогам. Мотался по району, ночевал в деревнях, где придётся. За это время хорошо усвоил все вопросы, связанные с налогами со строений, на посев разных культур, земельной рентой, учётом скота и описанием земельных участков. Мой дружок Васька тогда уже работал в конторе областного Госбанка, и вот по его рекомендации меня перевели в районную контору, в кредитный отдел. Вскоре у нас освободилось место Управляющего, прежнего забрали в областную контору. И меня, конечно, не без помощи Васьки, назначили на эту должность, но сразу предупредили: нужно учиться дальше. А как учиться? Уже женат, двое детей, всё позабывал, чему учили в техникуме… Кое-как сдал экзамены… А дальше учёба растянулась на целых семь лет, и вся она шла через деньги, рестораны, бутылки и сельхозпродукты, что привозили мне из деревень председатели колхозов в награду за полученные кредиты… Деньги преподавателям передавали через «доверенных» лиц. Так и окончил институт, уже начиная помаленьку привыкать крепко пить вместе с председателями и преподавателями. Председатели колхозов, узнав о моей слабости и моих возможностях, стали по вечерам привозить домой мясо, овощи… Председателей колхозов я явно вводил в заблуждение: давал кредит якобы с низким процентом возврата, а на самом деле этот процент был установлен сверху, кажется 0,75% годовых. А вот 5-ти процентный резервный фонд мною уже распределялся почти самостоятельно, правда, с санкции областной конторы…

Однажды Марья раскрыла привезенный кем-то картонный ящик, а там – двадцать бутылок коньяка. Приводит меня и показывает, а сама уже ревёт белугой…

-Что ты делаешь, Коля, себя погубишь и всех нас…

Пытался остановиться, но плохо получалось… Узнали в Райкоме и в «Области»… Получил выговор. Сначала подействовало, потом снова понесло… День рабочий начинал с открытия сейфа, где стояли бутылки с «араратом» и «столичной». Вечером перед уходом с работы сейф снова открывался. Марья вечером видела, каков я, но у неё уже не хватало сил со мной говорить, она просто каждый вечер была в слезах… От детей я отворачивал глаза, хотя они видели всё…

В тот день, как сейчас помню, я открыл сейф…на нижней полке стояли бутылки, а в верхней части был маленький ящичек, запираемый отдельным ключом; там лежал служебный ТТ. У меня долго не поднималась рука взяться за ключ. Я знал, для чего это делаю… Руки дрожали, ключом долго никак не мог попасть в скважину… И вот у меня в руках он… Налил стакан «столичной», выпил, посидел чуть, пока не забрало. Дослал патрон в ствол, приставил к виску и нажал на курок. Последнее, что помню: страшный грохот в ушах. Очнулся в больнице, ничего не вижу, страшная боль в глазах, чей-то голос кому-то объясняет: «… дурень, промахнулся, только выбил себе глаза…».

Вот, действительно, дурень. Если бы сейчас снова он был в моих руках…

-Марья, ты где? Мне что-то плохо, вызови «неотложку»…

3.Третий секретарь

-Ваня, ну, что ты с собой делаешь? Неужели не можешь без неё, этой проклятой?

-Ой, совсем меня скрутил этот проклятый радикулит, может, полегчаит…

-Ты только придумываешь причину – «радикулит». Господи, что ты с собой сделал. Налью, конечно, я и сама с тобой стала привыкать к рюмке…

-Вот молодец Настенька, ты всегда меня понимала и поддерживала. Во, и сальце нашлось и огурчик. Налей и себе напёрсточек… Ну, будем здоровы… Слушай, сразу легче стало…Подремлю я, Настюшка, чуток…

И Ваня прилёг на тахту, но сон не шёл, и он стал вспоминать, как всё хорошо начиналось. И от этих воспоминаний на лице Вани – Ивана Михалыча появилась добрая улыбка…

…Вот закончил ПТУ, получил диплом – «механизатор широкого профиля». По назначению не поехал: городская жена моя Настенька в деревню ехать отказалась. Пошёл работать мастером на тормозной завод. Там же вступил в партию. Как-то было созван партхозактив городской, и мне дали на нём выступить. Что-то я сказал там про соцсоревнование, про цеховой хозрасчёт, и как партком завода влияет на все успехи. Через год меня неожиданно избирают секретарём парторганизации. Конечно, я был горд таким доверием. Ещё через год меня избирают членом Райкома партии. Со мной даже мои друзья, подобострастно здороваясь, уже называют Иваном Михалычем, а не Ваней, как раньше бывало. Приятно и…противно было поначалу. Правда, потом попривык, и уже принимал такое поведение людей как должное.

Как-то ремонтирую в цеху старенький токарный станок (во, вспомнил: его марка была «ДИП», что означало «догоним и перегоним), подходит директор:

-Иван Михайлович, у меня в кабинете инструктор райкома, ну, ты знаешь его – Пётр Иванович, приглашает на разговор.

Пётр Иванович, поздоровавшись, стал распрашивать о работе, о партийных делах, а уже в самом конце разговора, загадочно улыбнувшись, попросил зайти завтра к Первому. Когда Пётр Иванович ушёл, директор, присутствовавший при разговоре, заметил:

-Неспроста это приглашение, Иван Михайлович. Чует моё сердце: понравился ты Там.

Сам же я не радовался. Полная неизвестность. Пришёл домой, рассказал всё Насте. Полночи не спали, всё думали: о чём будет завтра разговор, о хорошем или плохом… Вспомнил вдруг и похолодел: когда принимали в партию, то не написал, что отец Насти был репрессирован. Насте не стал об этом говорить. Правда, сейчас уже другое время. Но всё равно боязно. Спросят: «зачем утаил». Что сказать? А ещё: первая жена Катя осталась беременной; разошлись, правда, по-хорошему. Она меня совсем не любила и не стала жить со мной, сразу же ушла к своей первой любви... Настя об этом всё знает. Но в биографии я об этом тоже ничего не написал. Неужели кто насплетничал?

Утром пошёл в Райком. Меня встретил в приёмной Пётр Иванович. По его игривому настроению можно было предположить: плохого разговора не намечается. Через некоторое время секретарша пригласила обоих в кабинет Первого и принесла чай. Первый стал расспрашивать о делах на заводе, но мои ответы слушал как-то невнимательно. Потом и говорит:

- Иван Михайлович, у нас освободилось место Третьего секретаря, и мы хотели на бюро Райкома предложить Вашу кандидатуру. Как Вы на это смотрите?

Я так растерялся, что потерял дар речи. А Первый смотрит на меня и улыбается:

-Мы посмотрели Ваше личное дело. Вы как раз подходите на это место. Нам нужен человек из народа и с сельхозуклоном. Сейчас такое время: Никита Сергеевич обращает серьёзное внимание на сельское хозяйство. Я думаю – Вы справитесь. Через неделю соберём бюро и представим Вас на утверждение.

Не дав мне даже что-нибудь ответить, Первый подал мне руку, давая понять, что разговор окончен.

Бюро несколько раз откладывалось, я уж подумал: «передумали, наверно». Нет, оказывается, не передумали. Приглашают. На заседании все знакомые городские «начальники» - члены бюро: прокурор, предисполкома, начальник ОРСа, зав. Смешторга, директор пивзавода. Первый представил меня, все заулыбались: «мол, и так знаем его». Утвердили единогласно. Поздравили. Потом Первый сказал, что нужно ехать в «Область» на утверждение на бюро Обкома. Снова нервотрёпка в ожидании.

На заседании бюро Обкома утверждение прошло быстро, я бы сказал, формально. Никто никаких вопросов не задал. Видимо, потому, что мой вопрос был последним, все куда-то спешили. Первый секретарь, когда уже все ушли, дал такое напутствие:

-Иван Михайлович, скоро посевная, уделите вопросу «царице полей» особое внимание. Вы знаете, как за этим следят «Там, наверху». Да, ещё обратите внимание на квадратно-гнездовой метод посадки и проведите работу по изучению методов изготовления торфо-перегнойных горшочков для рассады, организуйте школу передового опыта. Желаю успехов, осенью встретимся.

Приехал домой. Рассказал всё Насте своей. На радостях даже с ней «обмыли» по чуть-чуть, хотя я тогда не был любителем «этого». На следующий день весь аппарат райкомовский во главе с Первым поздравили меня, даже цветы кто-то вручил, и выпили по бокалу шампанского. Спрашиваю Первого: « с чего я должен начинать?». А он мне:

- День начинай с газет – центральных, областных и местных. Говори с народом: вызывай к себе зав. отделами, директора МТС, поговори с председателями колхозов, совхозов, и у тебя будет много информации о делах в районе. И вот, используя эту информацию, работай по проведению в жизнь политики Партии и Правительства…

Пришёл после рабочего дня домой, и пока Настя готовила ужин, зашёл в зал. Что-то там изменилось, но что - никак не мог сначала понять. Дошло: все иконы из «красного» угла были убраны… Сели ужинать, тёща уже спала. Настя смотрит на меня и говорит:

Ты понял, что изменилось? Как только я рассказала маме о твоём назначении, она сама, ни слова не говоря, сразу принялась снимать иконы в зале и переносить их в свою спальню.

Посевная прошла успешно, и наш район даже получил Переходящее красное знамя Обкома за эти достижения. Постепенно стал привыкать к своим обязанностям.

Наступило лето. Как-то Пётр Иванович и говорит:

-Иван Михайлович, надо бы « развеяться», наш Первый любит природу…

Стал думать, как организовать отдых на природе, кое-что подсказал Пётр Иванович. Переговорил кое с кем. Выехали после обеда в пятницу на красивое место: излучина реки, берёзовая роща… К нашему приезду там уже освежеванный баранчик (это постарался председатель колхоза***), у начальника ОРСа в багажнике оказался «случайно» ящик «столичной», директор СМЕШторга выставил ящики с огурцами и помидорами, сказав при этом: «это со своего огорода», а председатель колхоза***, чуть поодаль, уже готовил уху… Вот фамилии уже и позабыл этих людей, а ведь были такими друзьями… Интересно, это – возрастной склероз, или же водка виновата? Отдохнули мы тогда хорошо: баранчика всего съели и ящика водки - как не бывало. Я выпил не мало, но что удивительно: на своём „козлике“ нормально доехал до дома… А вот ночью меня так развезло... Настя меня в таком состоянии никогда не видела…и только утром задала вопрос: «и часто это будет?».

Настала уборочная кампания. Начал мотаться по колхозам. Однажды еду в колхоз***, вижу: на поле стоит неработающий комбайн. Подъезжаю прямиком к нему, а комбайнёр лежит себе на фуфайке и дремлет.

-Мотовило не крутится… – А сам, ехидно улыбаясь, показывает на шнек. Ну, думает, вероятно: «начальник-дурак, ему всё равно – что мотовило, что шнек».

-Пойдём-ка, парень, на «капитанский мостик…»

Сажусь в кресло, включаю двигатель, потом - мотовило, оно вращается, но с остановками, а ножи хедера двигаются с таким скрипом – просто жуть. Иду вниз смотреть: а там: мать моя! – все цепи забиты сырой соломой, смазки на шестерёнках нет, ножи хедера и шнек – всё в земле (наверно, врезался в бугор)…

-Я сейчас, товарищ начальник, всё устраню, только не говорите председателю…

После этого случая разнеслась по колхозам молва: «мол, ездит по полям райкомовский начальник, который шибко разбирается в технике…»

А другой, почти такой же случай: стоит комбайн, подъезжаю, комбайнёр сидит хмурной.

-В чём вопрос? Почему стоим, самая страда ведь?

-Кому страда, а кому страдания… руки я этим людям из МТСа поотбивал бы. Вот копнитель уже который раз барахлит…

Снял пиджак, на фуфайке подлез под брюхо копнителя; ну, точно то, что я и подумал: из гидроцилиндров всё масло течёт на землю, видно манжеты старые, где ж он будет работать…

Поехал в правление колхоза и вызвал по телефону из МТСа ремонтную «летучку». А директору пришлось «накрутить хвоста»…

Ой, сколько случаев этих было! И всё меня выручали знания, полученные в ПТУ. Однажды, это было уже осенью, началась вспашка под озимые. Выехал в какой-то колхоз, сейчас уж и не вспомню. На обочине полевой дороги стоит наш двухсотсильный богатырь «Кировец», только что полученный по большому блату. Молодой паренёк крутится возле этого гиганта, что-то пытается делать, подъезжаю.

-Ну, в чём дело? Да, вот что-то с карбюратором… Я посмотрел на него:

-Ты какую ахинею несёшь, какой карбюратор у дизеля, ты думаешь, что если я в галстуке, то ничего не понимаю… -

- Топливо не поступает? Проверь работу насоса, посмотри фильтр…

Парень сразу всё проверил. Точно: топливо было с каким-то мусором, вот и забился фильтр так, что оно вообще не поступало в цилиндры… Пришлось директора МТСа вызывать на ковёр.

Одновременно проверил у этого пахаря глубину вспашки. Оказалось: вместо 25-ти - только 17.

-Почему халтуришь? А, так быстрей! Понимаю… Перепахивай, и потом доложишь председателю…

Заехал в правление, вызвал агронома, пристыдил. Конечно, на премиальные им уже рассчитывать не пришлось…

А в другой раз смотрю: только вспахали под озимь, и через неделю уже – посев, хотя должно пройти не мене 20-ти дней для созревания почвы. Тоже пришлось вмешаться и дать хорошую взбучку виновным…

Не помню, в каком-то году была такая осень, что грибов в лесах было так много – хоть косой коси. Я уже несколько раз съездил с Настей по своим местам, набрали и на сушку и на солку… И тут как-то снова Пётр Иванович завёл разговор о выезде на природу – «по грибы» Первый желает прокатиться.

По такой же программе, как и раньше, всё было подготовлено: только вместо баранчика – молочные поросята. На этот раз все взяли своих жён… Места грибные были просто обалденные, их показал мой шофёр Петя. Грибов набрали полные корзины часа за два. Пришли к стоянке машин, а там уже всё готово: поросята зажарены на вертелах, вся закуска на клеёнках на травке… Это постарались наши председатели… Выпили хорошо, но под взглядами жён не особенно перебирали… Первый всё поглядывал на мою Настюшку, это я боковым зрением заметил. На неё нельзя было не любоваться, она была так хороша в этом своём зрелом возрасте! По ночам мы так взаимно упивались ласками друг к другу…как будто и не было 10 лет совместной жизни… Правда, Настя моя чувствовала: эти выезды на природу не приведут к хорошему. Да, женская интуиция её не подвела: то, чего она боялась, произошло – стал я почти алкоголиком. Но это произошло не сразу…

Как-то утром вдруг Первый собрал всех: «будем слушать сообщение ТАСС, позвонили из Обкома».

Слушаем и не верим своим ушам: « Вместо Никиты Сергеевича избран Леонид Ильич Брежнев».

Через некоторое время в Обкоме появились новые люди, на моё место прислали молодого, только закончившего ВПШ. Мне предложили место председателя колхоза***, это в селе, в пяти километрах от города. Настя наотрез отказалась ехать туда. Приходилось ездить домой, но не каждый день. Появились в деревнях друзья-товарищи, и когда оставался там на ночлег, то, естественно, хорошо выпивали… Домой на выходных приходили старые дружки, и Настя накрывала стол, конечно с бутылочкой… И так пошло-поехало: я уже без бутылки за стол и не садился…В Райком уже кто-то «доложил» о моих «увлечениях»… Получил «постановку на вид», а через некоторое время – выговор пока без занесения в учётную карточку… Пробовал бросить, сначала получилось, я и Настя обрадовались. Да и дела в колхозе пошли получше, и выговор сняли…

Что ж потом? Вот уже и подзабыл… Да, место Первого занял человек из Области. Он стал всех и везде менять… Очередь дошла и до меня… Пригласили…. и предложили перейти «по собственному желанию» в Райсельхозотдел инструктором.

Через некоторое время пришла дурная весть: мой бывший Первый застрелился. Говорили, что на его похоронах были только жена и дети, а из его бывших друзей никто не пришёл – побоялись, а, может, и запретили. Народ болтал: мол, хотели его судить за «злоупотребление служебным положением»…

А моя работа инструктором – это сплошные командировки с ночлегом в сёлах, и снова с выпивками…как же без них. Так я и работал, пока не хватанул меня радикулит после аварии, которую я сделал на «козлике». Удалось, правда, замять факт, что я был не совсем трезв, а после операции я уже на работу и не вернулся. Теперь вот на инвалидности и периодически «лечусь». Настя моя ненаглядная по ночам плачет… и сама стала прикладываться. Жалко и себя и её, мою красавицу…а так всё хорошо начиналось. Вот навспоминался, что никак и не заснуть…

_____________________________________________________________________________________

ОРС – отдел рабочего снабжения на железной дороге

Мотовило – вращающаяся часть зерноуборочного комбайна, пригибающая колосья

Шнек – вращающийся винт, подающий от хедера скошенные колосья в молотильный аппарат

Копнитель – бункер для соломы, выбрасываемой из молотильного аппарата

4.Почему он такой, мальчик мой…

Когда эта «демократия» закончится? Уж который год мёрзнем. Одно спасение: бутылки с горячей водой на ночь под одеяло, а днём – всё на себя. Лето ждём не дождёмся. Что б их всех там так же приморозило, как они нас... Слава Богу, что из стен не выселяют. В этот холод всё вспоминаю, как я мёрзла тогда…

…Окончила институт, получила диплом, и направили меня, как и других детей от простых смертных родителей, сельской учительницей в глухомань – бывшие партизанские края. Вышла замуж, начали строить дом на посёлке, а на работу ходила за несколько километром.

Была уже поздняя осень, педсовет закончился, когда стало темнеть. Коллеги предлагали остаться переночевать у них. Нет, не послушалась. Характер у меня такой дурной: знаю, что не права, а всё ж делаю по-своему. Ну, и сделала: пошла ещё посуху, а вдруг как засыпал, не переставая, мелкий дождь со снегом. Я уже была в это время на лесной дороге. Стала под густую ель. Постояла минут десять-пятнадцать – не перестаёт. Ну, не стоять же всю ночь, пошла. А темень наступила от тучи – хоть глаз коли. И не видать дороги, не говоря уже о лужах и колдобинах. По времени должна бы выйти и на полевую дорогу, с неё и посёлок наш виден. Лес не кончается… Ну, всё – заблудилась… Дождь льёт и льёт, промокла насквозь, дрожу, как в лихорадке. Думаю: надо побыстрей идти – тогда, может, согреюсь. А куда идти – толком и не пойму, от страха голова вообще перестала работать. Нет, думаю, нужно остановиться и поразмыслить. Начала вспоминать: ага, если я пошла прямо по лесной дороге, а не свернула на полевую, значит, эта дорога скоро должна привести в другой посёлок, что рядом. И, правда, прошла ещё с полкилометра – и справа оказалось поле. Обрадовалась: хоть вышла из леса. Куда идти дальше? Стала в раздумье. Дождь кончился. Вдруг вдали мелькнули какие-то огоньки. Обрадовалась сначала и пошла прямо по целине к этим огонькам, а потом испугалась: а не волки ли? Приготовила спички, достала из сумки газету, зажгла и помахала ею над головой. Газета сгорела, смотрю – огоньки скрылись. Ну, думаю – отпугнула. Иду дальше, а ноги от страха не слушаются. Поднялась на горку, и снова появились огоньки. Что делать? Газеты больше нет. Остались только спички. Начинаю ими чиркать, заслоняя от ветра. Но они мгновенно гаснут. Иду, спотыкаясь, дальше, а сама уже приготовилась к смерти… Началась прощаться мысленно со всеми, вспоминая всё хорошее и плохое… Один раз так споткнулась, что чуть головой не полетела в какую-то яму с водой. Распласталась перед этой яминой как лягушка, все руки в грязи, ботики чуть с ног не свалились. Еле поднялась, села прямо на землю, сижу и плачу. Стала вертеть головой во все стороны. Слышу: где-то завыла собака, встала и увидела в том направлении огонёк, он блеснул и погас. Сразу подумалось: это уже не волки, наверно, там – посёлок. Откуда только и силы появились. Почти ползла по скользкой целине. Вот и первая хата. Еле взошла на крыльцо и постучала. Никто не вышел. Сошла к окну, постучала в стекло. Вижу - зажгли лампу. Открылась дверь.

-Кто там? – Я назвалась. – Катька, ты откуда, ты что - сдурела – беременная и в такую погоду.

Оказалась, к счастью, что набрела я на хату сестры мужа своего. Раздела меня Зинка и давай натирать водкой, напоила чаем и укрыла шубой.

-Лежи, а я пойду к твоему, здесь километра три.

Часа через два приехал с телегой муж мой, уложили они меня на сено, укрыли шубами и отвезли домой. Провалялась я долго тогда, не знаю, как ребёнок во мне остался живым. Но то, что он вырос потом не здоровым, я знаю, отчего он такой теперь, мальчик мой…

Где обедал муравей…

Случайная встреча

Судьба…

Антоновские яблоки

Дополнение к ранее сказанному…