На главную

Черенцов Виталий Семёнович

Памяти своих родителей посвящаю…

Повесть об истории одной семьи, или… что детям не успели (или не хотели?) рассказать родители

 Изложенные в этой повести реставрированные события не относятся прямо к моим родным и близким, а некоторые совпадения – случайны.

Глава первая. Великая Октябрьская ещё не свершилась…

1.Проводы

-Нина, Таня, Паша, просыпайтесь, бегом все сюда, прощайтесь  с Сенечкой, мы уже  уезжаем! - Так мама Ксеня будила своих  младшеньких.

Она должна сегодня проводить своего любимого сыночка  Сенечку на учёбу в Чернигов. Приехал  инспектор  из городской Управы, заглянул в дом и  велел не мешкать:

– До Унечи путь не близок,  часа на четыре, так что вы там по-быстрому.

-Да, да, мы сейчас, дети, давайте присядем перед дорогой…ну, с богом…

 Девчонки разревелись,  да так, что матушка еле их успокоила, а Сенька как-то по взрослому, погладив их по кудряшкам,  только  и буркнул им:

- Не ревите, на каникулы вернусь!

(Как же им было не реветь: он только и был для них один защитником на улице!)

-Вертаюсь я поздненько, так что  ты погляди за моей «мелюзгой», картошки там в чугунке стоят на загнетке, там же в крынке – топлёное молоко, а малосольные огурцы – в кадке под лавкой.  Да пусть не балуют, если что, задай им перцу, а  если к вечеру не вернусь, то встреть коровку Лютинку да подой, если дастца,  -  попросила мамка Ксеня свою соседку Фаминишну.

 Мамка одной рукой взяла за руку Сенечку,  а другой подхватила деревянный чемоданчик, перед выходом за калитку перекрестились на дом, сели в дилижанс, запряжённый парой и, проехав по булыжной мостовой по Погарской, свернули на Стародубскую. За кладбищем у шлагбаума дилижанс остановился и после проверки  подорожной двинулся в сторону Унечи.

В дилижансе кроме инспектора было ещё два мальчика Сенькиного возраста. Один из них, Арсен, был Сеньке знаком, он был с Шахтёровки, оба они вот только закончили четыре класса гимназии Шимановского. Второй паренёк, Иван, оказался из Новой Романовки, там отец его служил дьяконом в приходе церкви Покрова.

Сенька получил право на учёбу  «казеннокоштного» как полусирота, а его сегодняшние попутчики – будут «своекоштными», т.е. родители за них сами будут платить. Об этом мама Ксеня узнала  накануне от родителей этих мальчиков. Сеньке матушка поведала, что попечительский совет при Успенской церкви, где служил их батюшка регентом, ходатайствовал перед городской Управой на казённую Сенькину учёбу в Черниговской Духовной семинарии.

-Уж я их благодарила, благодарила, особенно отца Никодима, обещала молитвы творить  в их здравие каждодневно, - так она поведала Сенечке, когда всё состоялось.

Сенька уезжал с нелёгкой душой, глядя на поля и леса, какие встречались вдоль дороги; он вспоминал, как с отцом и мамкой ходили в лес по грибы-ягоды и на рыбалку. От этих воспоминаний у него наворачивались слёзы, и чтоб их скрыть, Сенька закрывал глаза.

 В пути сделали несколько остановок: ямщик поил лошадей, принося воду ведром из речек, и давал им  пощипать травы. За это время мальчики успевали  сбегать в кустики « по - маленькому», а мамка тоже выходила из дилижанса, чтобы, как она говорила, «размять кости». Около Писаревки остановились и набрали в бутылки  воды; там, в овражке, как сказал ямщик, в криничке  - самая лучшая вода.

Перед Унечей брызнул дождик, и ямщик поднял верх. Но скоро дождик кончился, и уже в Унечу они въехали при солнышке. Инспектор рассчитался с ямщиком, правда, немножко поругавшись с ним: тот стал вымогать:

-Дай, барин, на водку.

-Какая ещё водка? Я человек казенный и гроши у меня тоже казенные. Так что извини, получи, что положено и скажи спасибо, что тебя наняли! 

В  ответ ямщик выругался, и, стегнув со зла свою двойку, направился в харчевню, -  это здесь сразу за вокзалом. Инспектор, оставив своих подопечных в зале вокзала, пошёл выправлять билеты на Гомельский поезд. Потом был обед на траве. Каждый ел, что собрали из дома. Почти у всех оказались яйца варёные, телятина отварная, бутылка с молоком, яблоки, груши и огурцы. Мамка тоже присела со всеми поесть,  а потом, попрощавшись с Сенечкой и  благословив всех, поспешила к Унечским родственникам: в этот день уже никто не соглашался ехать во Мглин. Станционный  смотритель сказал, как отрезал:

-Сёдни нихто не поедить, засветло не поспеть, кульерский, правда, чуть ране ускакал, так ён ишо поспеить до темна.

Назавтра ехать обратно во Мглин мамке пришлось  с тем же ямщиком, что вёз их  вчера в Унечу. Этот старикан почти всю дорогу ворчал на скупого барина, который не дал ему на водку:

-Вот намедни вёз я одного тоже казённого барина, так тот не пожадничал – дал на водку…

Мамке было жаль расставаться со своим сыночком, чего греха таить, самым любимым. Да и вся надёжа была на него: может, выучится, даст бог, получит свой приход, да  и всем потом поможет. А девочки мои... Вот если только выйдут замуж за хороших и богатых…

Такие мысли одолевали мамку в этом длинном пути во Мглин, и она как бы разговаривала сама с собой:

-Вот Сенькин батюшка,  мой муж Ванечка, так рано преставился (царство ему небесное!), а я уже  к тому времени успела нарожать ему кучу детишек. Кто ж знал, что так получится? Как всё было: пошел в погреб за яблочками мочёными, в Великий пост это было, жду – жду, а его всё нету, пошла посмотреть, а он там  лежит на ступеньках. Не спасли доктора его от удара. Пока был живой Ванечка, жили не богато, но и не бедствовали: самому в приходе платили немного, регентом он был в церкви, держали огород, была лошадёнка,  сеяли в поле гречиху, жито да лён. А когда не стало хозяина, то самой одной не потянуть было это хозяйство, и остались только огород, сад да коровёнка. А тут Сенечку доучивать нужно. А где? Куда отправить? Нужны деньги, а где их взять? У самой только пенсия по случаю смерти кормильца. Хорошо, что покойница матушка научила лечить людей травами. Так вот теперь пригодилось. Людички знают меня и идут со своими болячками, а потом благодарят, чем могут. Хорошо получилось с Сенечкой: попечительский совет при приходе, где служил его батюшка,  ходатайствовал перед городской управой об оплате его учёбы в Чернигове за счёт городской казны.

Перед Мглином мамка Ксеня встрепенулась, вспомнив об оставленных на Фаминишну  малолеток и корову.

-Как они там, ведь обещала вернуться в тот же день?

         

        2.  В поезде Унеча – Гомель

 

        Сенька первый раз был на железнодорожной станции, и потому во все глаза и, открыв рот,  рассматривал вокзал, пыхтящие паровозы, от свистков которых он вздрагивал, интересно ему было смотреть на вагоны, которые мужики люди в замасленной одежде то соединяли, то разъединяли, гремя какими-то  огромными цепями.  Эти мужики смотрели на ребят и подмигивали: им, видимо, тоже было интересно, что за их работой наблюдают. По деревянной платформе временами пробегали мужики и бабы с котомками за плечами, сновали туда-сюда артельщики с поклажей и прогуливались в ожидании поезда нарядные дамы и господа.

        Уже стало темнеть, как паровоз вытолкал задним ходом к платформе три вагона, они были разного цвета: синий, зелёный и жёлтый. Вышел из вокзала в красной фуражке усатый мужчина, ударил сперва один раз, а чуть спустя - два раза в колокол. Инспектор, услышав удары в колокол, сказал:

- Пора садиться, нам – в зелёный, у нас  третий класс.

 Когда все пассажиры сели в вагоны, прозвенел колокол  три раза, на что  паровоз отозвался ему длинным гудком и, поезд, лязгая всеми своими  железными частями, сдвинулся с места и потихоньку, как бы нехотя, стал набирать ход.

        Пока было не очень темно, Сенька, Арсен и Иван то сидя, то стоя, прильнув к оконному стеклу,  разглядывали окрестности, мелькавшие за окном. Когда стало совсем темно,  все начали устраиваться на скамейках спать: кто -  сидя, кто - полулёжа. Мальчишки, свернувшись клубочком, поджав под себя ноги, тоже пытались заснуть. Но вонь от керосиновых фонарей, махорочный дым, скрежет тормозов, какой-то лязг железа  по железу между вагонами, зычный голос кондуктора, объявлявшего остановки: «Робчик», «Клинцы», «Манюки», всё это долго не давало ребятам уснуть. Инспектор же спал,  как убитый и,  открыв рот, громко храпел. Последнюю остановку, которую услышал Сенька, была -  «Новозыбков», после чего сон его всё же одолел. Проснулся он от голоса  инспектора:

- Господа, просыпайтесь, скоро Гомель!

        Все забегали в уборную, инспектор предупредил  своих подопечных, что они тоже должны туда сходить, так как сразу поедут на Чернигов. Сеньке ужасно страшно было в этой уборной: там, на дне этого грязного ящика, были видны мелькающие рельсы и шпалы, и стоял сильный грохот. Сенька выскочил оттуда, придерживая на животе расстёгнутые штаны, так и не сделав того, что очень хотелось …

        Уже начало светать, когда поезд подходил к Гомелю. У Сеньки от тяжёлого воздуха в вагоне закружилась голова, и его потянуло на рвоту. Кое-как он сдержался, прильнув лбом к холодному оконному стеклу, и стал рассматривать тянущиеся вдоль железной дороги какие-то амбары, дымящие трубы, сады и хатёнки.

        Голос кондуктора: «Гомель!»– прервал  его наблюдения.

-Быстро собирайтесь и за мной, - скомандовал инспектор, и они вслед за всеми пассажирами выпрыгнули со ступенек вагона на платформу.

 

 

3. На перекладных

 

Инспектор поспешил к ямской, там смотритель сообщил:

-К Чернигову-то путь длинён – боле 100 вёрст, и  надобно  туды на перекладных, так что с мальцами  заночевать придётца в Репках -  и советовал взять дилижанс с верхом:

-Не ровён час – дожжик случитца,  -

так он пояснил свой совет. Тут же свободному ямщику  смотритель оформил  подорожную, и инспектор  договорился с ним о цене. Ямщик на этот раз был молодой и весёлый,  и, часто подмигивая своим малолетним пассажирам, всё время в пути что-то напевал. Наверно, у него дома были такого же возраста детишки. Потом он расспросил инспектора: кто эти дети и к кому он их везёт. Узнав все подробности, ямщик промолвил, мешая русские слова и хохлацкие:

-Ой, тяжко iм буде,  воны ще малы дытыны…

Дилижанс покатил по  дороге на Чернигов, и за окнами дилижанса замелькали верстовые столбы. Сначала  дорога шла лесом, где встречались бабы и девки с лукошками; затем  лес кончился, и стали попадаться по берегам прудов и ручьёв только одинокие вётлы с желтеющей листвой и стройные, как пирамиды, осокори у хуторов, а на полях стояли,  ещё не свезённые к ригам, копны  пшеницы в снопах. Изредка их двойку обгоняла  фельдъегерская тройка, кучер которой издалека уже кричал:

-Эй, побережись!

Дилижанс спустился в долину какой-то реки. Солнышко уже хорошо встало, но туман ещё висел тонкой полоской  над рекой. Сквозь эту полоску просматривались фигурки рыбаков, одни стояли с удами на бережку, а другие сидели в лодках. Река была широка – не то, что их Воронуса, куда он наезжал частенько с мамкой и отцом. Сенька прямо впился в эту знакомую картину, так знакомую ему с детства. Ему опять стало грустно, и он начал вспоминать: вот отец приехал на своей лошадке с рыбалки и принёс огромного, фунтов на двенадцать, сома, мамка стала его потрошить да как заохает:

-Иван, Сеня, идите сюда и посмотрите, что в сомовом брюхе!

А там оказалась ещё полуживая лягушка. Девчонкам они не стали показывать это: а то и есть не будут  потом рыбу.  Был ещё случай и на рыбалке с мамкой. Поставили сторожни с живцами. Почти сразу в одной – удар,  и, размотав шнур, живца кто-то потащил в заросли лилий и камыша. Стали тащить, это оказалась щука,  один раз она даже выпрыгнула из воды, еле-еле удалось её вывести на чистую воду, попалась большая – фунтов на десять, пришлось её около берега оглушить багориком, а то ведь могла и удрать, что бывало уже не раз: ударит хвостом,  будучи уже на берегу, да так, что порвёт шнур – и была такова. На этот раз эта «красавица» (так мамка называла всех пойманных ею щук), тоже пыталась освободиться, хотела выхаркнуть живца вместе с крючком. Но не получилось: выхаркнутый живец - небольшой окунёк -  висел на проволочном поводке, но крючок так и остался у неё в животе.  Мамка тогда сказала:

-Вишь, какая голодная была – сразу схватила и зажрала глубоко.

Сеньке почему-то тогда было жаль эту «красавицу»…На той рыбалке, когда мамка вытащила здоровенную «красавицу», мужики, что рыбачили рядом, удивлялись и качали головами:

        -Надо же, баба, а таку здоровенную выудила!

А эта «баба» только посмеивалась над этими горе-рыболовами, у которых тогда за целый день – ни одного даже щурёнка. Его мамка знала хорошие места, она с детства частенько с покойным батюшкой своим хаживала и ездила по рыбалкам…

 -Будемо коней напувати!  - прервал Сенькины воспоминания голос ямщика… Все вышли, походили немного, потом повалялись на траве и стали закусывать тем, что осталось в мамкиных узелках. Ямщик, ослабив подпругу у своих лошадок и напоив их, мырлыкая себе под нос «распрягайте, хлопцы коней…», тоже присоединился ко всем. Он достал из плетёного  короба завёрнутый в белую тряпицу кусок сала, краюху хлеба, лук и огурцы, и смачно причмокивая, съел часть своих припасов, после чего, подобрав в рот  крошки, пошёл с бутылкой к родничку  за водой.  Все седоки последовали за ним. Вода была вкусна и так холодна, что всем сразу стало легче. В то лето жара ещё не хотела убывать, хотя и яблочный Спас прошёл давно, но осень всё ж таки подступала, что было видно по желтеющим листьям на деревьях и по  белой паутине, висевшей на кустах, деревьях, траве и постоянно норовившей залезть в нос и уши. Об этой паутине Сенька как-то  спрашивал мамку и отца, но так до конца и не понял: она, эта паутина, от пауков или прилетает из каких-то стран...

Дальше дорога пошла вдоль деревень и хуторов с побелёнными хатами, возле которых в садах девчата и хлопцы, снимали яблоки и груши, видно было, что это груши - дули. Сенька вспомнил свои дули, они тоже росли у них в саду. Мамка сушила их сначала в вытопленной печке, а потом в жаркую погоду  досушивала уже на железной крыше на сенцах. Зимой эти груши казались вкуснее конфет,  из них варили вкусный компот, добавляя туда сушёные яблоки.

 Чуть дальше дорога пошла прямо вдоль  реки, и на полосках огородов, спускавшихся к самой дороге, бабы и девочки, потихоньку что-то напевая, в большие плетёные корзины собирали огурцы и высыпали в стоявшую здесь же телегу. И Сеньке сразу захотелось малосольных…Зимой, вспоминал Сенька, мамка к обеду всегда приносила из погреба миску огурцов с помидорами, от миски шёл вкусный запах смородинного листа, чеснока, укропа и ещё чего-то…

Эти «вкусные» Сенькины воспоминания о доме были прерваны: дилижанс подкатил к постоялому двору в местечке Репки, там же была и почтовая станция. На звук колокольчиков выбежали два  шустрых паренька, и за ними вышел на крыльцо смотритель в синем жилете и, сняв картуз и поклонившись,  спросил:

- Чого хочуть пани-вельможi i куды дорогу тримають?

  Выяснив у инспектора все вопросы, смотритель пригласил всех в избу, принёс со двора и поставил   на отдельный стол пузатый тульский самовар, предложив на выбор чай: «из страны Индии али наш цветочный?». Инспектор заказал три пары «цветочного» и пряников медовых, а себе велел принести ещё и телятины холодной. Сенька, правда, хотел попробовать чай « из страны Индии», но не посмел этого сказать.  Хозяйский сынок принёс  чашки, три чайника с заваркой и три с кипятком, миску с пряниками и тремя кусочками сахару, а следом  хозяйская дочка на деревянных тарелках на стол поставила кусок телятины с хлебом да огурцы с луком. Стали пить, обжигаясь, чай, который ребятам показался довольно вкусным, а Сеньке напоминал он чем-то мамкин чай с чабрецом и земляничным цветом. Эти цветочки  да вместе с корешочками они по весне собирали с мамкой в лесу.

Хозяин, суетясь около постояльцев, разговаривал  с ними как-то по - разному: инспектора называл то барином, то паном, а ребят -  то хлопчиками, то парубками, а отдельных слов ребята вообще не понимали.

Тем временем второй хозяйский сынок помог ямщику распрячь лошадей и напоить их из колоды, стоявшей рядом с колодцем. Возница, сделав все свои дела во дворе и сдав смотрителю подорожную, пошёл в ямщицкую.  Стало быстро темнеть, хозяйский мальчик зажёг два каганца, и смотритель показал, где можно расположиться спать. Когда все улеглись, каганцы погасил уже сам смотритель. Сеньке с ребятами достались лавки в соседней комнате, куда мальчик принёс полотняные мешки, набитые свежим сеном. Они долго не могли заснуть, а уснув, проснулись среди ночи от того, что кто-то по ним ползает, и до утра сон уже не пришёл. Утром Сенька увидел вокруг себя битых тараканов и размятых клопов. Вот кто, оказывается, не дал им спать…

Поутру, попив чаю с баранками и взяв связку баранок с собой, стали собираться в дорогу. Смотритель привёл уже другого ямщика, оформил подорожную, записав все сведения в «шнуровой книге», и рассказал ему, кто эти господа и куда держат путь.

 -Дорога далека, бог дасть до вечора доберомось, прошу панiв до екiпажу,- любезно пригласил ямщик своих седоков.

Отъезжая, Сенька оглядел то место, где они провели бессонную ночь:  две избы, одна из них ямщицкая, конюшня и сараи вокруг были огорожены плетнём из кольев, переплетённых  ивовыми ветками, но на въезде были  ещё недостроенные каменные ворота с калиткой. Конюшня и сараи были отгорожены от изб тоже плетнём, за которым виднелись лошади, около изб в пыли купались куры, а в грязи нежилась свинья с поросятами. Избы же были не такими избами, как во Мглине, а побеленными хатами с синими ставнями и  с крышей из очерёта, чего раньше Сенька не видел; у них и в городе и деревнях крыши были почти у всех из соломы, только в казённых домах – железные.

 Бессонная ночь давала о себе знать: у Сеньки  стали закрываться глаза, и последнее, что услышал он,  это ямщиковое:

-Эге – гей! – и дальше Сенька  провалился в сон и ничего уже не слышал до тех пор, пока солнце не засветило ему прямо в глаза…Был уже полдень, стало жарко, и ямщик, доехав до первой рощицы, остановился, чтоб дать лошадям отдых…

Дальнейшую дорогу Сенька почти всю провёл в полудрёме. Два раза его дремота была нарушена: вот мимо пронеслась карета, запряженная цугом, на что инспектор высказался:

- Видать, барин большой поехали.

Второй раз навстречу, еле разминувшись с ними и обдав их пылью, промчалась тройка с вороным коренником.  И тут  инспектор сам себе задал вопрос:

-Случаем  не из губернаторских  кто-нибудь?

Когда солнце уже почти спряталось за небольшой лесок, и высветились позолоченные кресты на  маковках церквей, послышался голос ямщика:

-Здаеться, прiiхали, ось i наш Чернiгiв видно, так Вам до семiнарii? Це  ми швыдко!

По пути в семинарию Сенька пытался рассмотреть город, хотя уже начало темнеть.  Первое, что он увидел – это много церквей и много больших каменных белых домов, каких в его родном городе было мало.  Это Сеньке понравилось.

 

 

4. В семинарии

 

Дилижанс въехал во двор семинарии, инспектор рассчитался с ямщиком, дав ему «на водку» (видимо, за весёлый нрав), и пошёл, как он выразился, «сдавать» своих «малых дытын». Пришёл немолодой мужчина, представившись помощником инспектора семинарии, приветливо поздоровался и повёл их в какую-то комнату. Там, просмотрев бумаги, поданные инспектором, и,  расписавшись в одной из них, отпустил его, рассказав, где ему можно заночевать. Осмотрев новичков, мужчина улыбнулся:

-Ну, что, отроки, будем учиться на протоиереев, профессоров, поэтов, писателей и учителей? Это похвально! Не улыбайтесь – из наших стен кто только не выходил… А сейчас я вас отведу в спальни, дело ведь к ночи, а завтра с вами будет  говорить ректор – архимандрит ****, уже почти все новички приехали.

Спальня поразила Сеньку и его друзей своими размерами: это была комната с высокими потолками, где стояло много кроватей, Сенька их насчитал более десяти. К ним подошёл какой-то служитель и показал их кровати, рассказав при этом, где находятся отхожие места. Перед уходом спросил, не хотят ли господа поесть, но принёс им  только одну булку,  и, извинившись, объяснил, что  больше на кухне ничего нет, так как ужин уже закончился.

Наутро, позавтракав чаем с булкой, все новички были собраны в актовый зал, где им был представлен ректор – архимандрит ***. Ректор рассказал о семинариях России и об истории Черниговской, из стен которой вышло много знаменитых людей.  Сенька узнал, что в России  48 семинарий и что Черниговская была капитально отремонтирована и благоустроена благодаря стараниям ныне покойного архиепископа Филарета, и вот какую историю поведал новичкам ректор:

-До вступления Филарета на Черниговскую кафедру тут было сплошное безобразие: штукатурка в церквях обвалилась, решётки на каменных оградах сгнили, амбары и конюшни разрушились, больница была неудовлетворительна из-за ветхости, а бурсачный корпус был вообще не пригоден для жилья; в классах – избитые полы, еле держащиеся рамы, полуразвалившиеся печи, а что касается до классной мебели, то она представляла невыразимую ветхость и безобразие. Все эти безобразия архиепископом Филаретом были ликвидированы, и даже было налажено центральное отопление. За большие деяния мы все постоянно поминаем в своих молитвах этого человека, - такими словами закончил свою речь ректор…

Дальше  все новенькие были распределены по классам, и начались их семинарские будни. Новые и необычные предметы вызывали интерес и поначалу страх: греческий, латинский, немецкий, Священное Писание. Как их понять и осилить? Но Сенька, познакомившись спустя некоторое время с этими предметами, пришёл к выводу, что ничего страшного нет в этих новых науках, и не стал унывать, он любил всё новое. Особенно чудным в написании и произношении казался ему греческий алфавит: альфа, бета, гамма, омега... Оказалось, что на латинском уже никто и не говорит, так зачем его учить? Когда после приготовления уроков в классе у Сеньки было свободное время,  он шёл к своим землякам -  Арсену или Ивану, они жили на квартирах. Арсен поселился у одинокой старушки Дарьи, говорившеё на какой-то смеси языков, ей было уже  лет под 80. Эта «старушенция» - так звал её Арсен – была доброй и заботливой, своих детей у неё не было, и всю неистраченную любовь она отдавала этим малолетним «господам- семинаристам» - так она их называла. Однажды за чаем она поведала своим постояльцам свою историю жизни.

-Была, деточки, замужем, совсем девчонкой выскочила за своего Данилушку. Уж как родители были против – так не приведи господь! А почему против? А как-то корова  Данилкиных родителей  забодала мамкину сестру, да так, что та и помёрла. Вот с тех пор лютой ненавистью все родичи с обеих сторон стали ненавидеть друг друга. Но мы с Данилкой полюбились так  сильно, что не послушались никого, убежали из дому к моей тётке в деревню. А потом уж нас простили, благословили, и мы вернулись домой. А тут аккурат войну заявили гдей-то в Крыму с хранцузами, ну забрали моего Данилку. Долго не было весточки от него, уже и ждать перестала. И вдруг привозят на телеге его, гляжу и не пойму: он с телеги встать не можеть, глянула – а он -  без ног, так и упала возле телеги той. Потом забрали его в богадельню, это тут, прямо при монастыре, шибко плох он был, там и помер –  много у его было ран. Гутарил Данилка, что ноги ему хранцузкой бомбой оторвало на якой-то Сапюн-горе в Сивастополе, вот «Георгий» серебряный от него только и остался. Вот  так век свой и провековала одна. Ой, хлопчики вы мои, чтой-то я всё о своём плохом, давайте пить чай. Да, Арсенушка, не к столу будет сказано, клопы-то тебя не донимают? Давай сегодня их погоняем, вот как Сенечка уйдёт, а то мне ночью эти паразиты тоже спать не дают. У мене карасин есть, да и травы – клоповника и полыни я нарвала.

Арсен жаловался постоянно на этих клопов и блох и на то, что воздух в комнатушке очень плохой, а форточек нет.

А Иван поселился с тремя другими «своекоштными» у старой-престарой бабки Иванны, с которой жила её дочка Ганна с мужем своим Мыколой. Иван жаловался на своё жильё: « грязно, вшиво и клоповно», и подумывал сменить «хватеру», но всё не решался это сделать, так как хозяева ему нравились, они были уж «дюже добрыми». Сенька, узнав такое описание жилья у Ивана, заходил к нему редко, а если и заходил, то просто посидеть  с Иваном во дворе  в тени под черешней и послушать как «спивают» Ганна с Мыколой. А «спивали» они «гарно», предварительно опустошив бутылочку, а то и две вишнёвой наливки. (Сенька  уже частенько в свой разговор вставлял малорусские слова, переняв их от своих хозяев). Песни эти были знакомы Сеньке, точно такие же пелись и у них во Мглине. Не все слова Сеньке были понятны, но смысл был ясен. Особенно нравилась ему песня « Нич яка мисячна…» когда Мыкола выводил: «Выйди коханая…».  Здесь Мыкола так душевно и  высоко брал ноту, что голос его  срывался, и тогда он начинал снова и снова… Хорошо  подзахмелев, Мыкола  пытался предлагать «панам-семинаристам» рюмочку наливки, на что получал от своей «жинки» строгий взгляд и поучение:

-Ще  воны малi дытыны, не можна им пити, - и Мыкола отступал, а рюмку охотно выпивал сам.

Хотя Сенька и не был избалован достатком в доме своей мамки, но еда семинарская была ему не по душе: утром  - чай с булкой, в обед – щи и каша с постным маслом и кой какой ужин, по праздникам – мясной суп и кусочек жареного мяса. Если порой масло горчило или мясо было залежалое, «старики» устраивали забастовку – просто отказывались есть, стучали ногами, ложками и вилками. Многие ребята - новички, не имевшие дома и той еды, что давали в семинарии, с удивлением смотрели на эти «забастовки» и не принимали в них участия.

«Своекоштные» питались тоже не лучше: некоторые, у кого водились деньжата, ходили в харчевни, а кто договаривался с хозяйкой, которая тоже норовила дать что подешевле.

Особого внимания, любви и заботы со стороны учителей, инспекторов и надзирателей Сенька и его друзья не ощущали, хотя отношение к новичкам в общем было внешне уважительное как от преподавателей, так и от «старичков». Нравилось Сеньке, что все друг друга называли на «Вы», а преподаватели называли учеников «господами». Сенька заметил, что некоторые старшие семинаристы  развлекали себя тем, что похаживали в шинки, покуривали за углами и устраивали драки с «мещанами». Сеньке и его друзьям это не нравилось, и они больше свободное время после приготовления домашних уроков в классе проводили в  огромной библиотеке. Правда, однажды Сеньке один из «старичков»  за углом бани дал сделать затяжку из «козьей ножки», что ему сначала совсем не понравилось: горько, противно и его чуть не стошнило, но потом, попробовав ещё несколько раз, он уже покуривал частенько, тратя мамкины денежки, которые она ему оставила «на монпансье».

  Постепенно с  новичками на уроках по изучению Священного Писания стали учить молитвы на всякие случаи жизни и приучать к церковной жизни: они прислуживали на заутренях и всенощных в семинарской церкви Во имя Михаила, князя Черниговского. Сеньке нравилось, когда на клиросах пел хор, в эти моменты он вспоминал свои посещения церкви, где отец руководил хором. Понятных  для него слов в церковном пении было тогда мало, а сейчас уже что-то улавливалось. 

 Особенно крепко  зашёл в Сенькину память  второй куплет красивой песни «Святый Боже…», он был очень понятен:

«Добрый Отче, добрый Отче,

Хорошо нам быть детьми Твоими.

Мы к Тебе возносим руки, прославляем мы Тебя,

Добрый Отче, добрый Отче…» 

Мелодия этой песни была красива, хотя высоких октав в этой песне не было,  но когда в повторе женскими голосами - альтами звучало четыре раза „Alleluia!“, то у Сеньки просто захватывало дух.

Нравились Сеньке многие молитвы, особенно почему-то утренняя:

«К Тебе, Владыко человеколюбче, от сна восстав, прибегаю и на дела Твоя подвизаюся милосердием Твоим, и молюся Тебе: помоги ми на всякое время во всякой вещи, и избави мя от всякия мирския злыя вещи и диавольскаго поспешения, и спаси мя, и введи в царство Твоя вечное…»

 От этой молитвы на целый день у Сеньки было как-то благостно на душе…

Однажды они были приглашены для ознакомления (так сказал классный наставник, сопровождавший их и дававший разъяснения) с процедурой отпевания усопшего «по высшему чину», хоронили какое-то высокое духовное лицо. Сама процедура была печально-торжественная: из дома покойного до собора гроб несли священнослужители (кто они по чинам – Сенька ещё не понимал), впереди процессии несли Евангелие, хоругви и крест. Потом в соборе началось чтение  какими-то чтецами Апостолов, а  Евангелии читали уже  высокие духовные лица. После чтения каждого Евангелия звучал колокол и так от одного до пяти раз, и после этого читались молитвы об упокоении усопшего. Выстоять всю ночь на этой службе новички не могли и, они,  меняя друг друга,  слушали всё, что здесь произносилось, пытаясь вникнуть в молитвы, которые им ещё не были знакомы, да и некоторые из чтецов читали  их такой скороговоркой, что вообще ничего нельзя было понять. Утром гроб с усопшим стали обносить вокруг собора и читали молитвы у каждой его стороны, а когда проносили гроб по городу к кладбищу, то во всех церквях звенели колокола. Мало приятного Сенька нашёл в этом обряде, но и страха особого он тоже не испытывал, так как рядом были живые люди.

А над отдельными словами некоторых молитв Сенька порой стал задумываться. Вот, например, давно известную ему молитву «Отче наш, иже еси на небеси…» он для себя переводил так: «Отец наш, если ты есть на небесах…». Почему вдруг  ставилось в молитве под сомнение, что бог есть на небесах, если все говорили, что, действительно, есть…? А ещё непонятно было, когда при отпевании умершего батюшка говорил: « ОН ушёл туда, где ему будет всегда хорошо…» Как это там может быть хорошо, если его закопают? Задавать вопросы кому-то он так и не решался… А вообще Сенька с вниманием изучал  Священное Писание, так как в семье почтительно относились ко всем религиозным обрядам и праздникам, а отец и мамка всегда творили утреннюю и вечернюю молитвы и приучали всех детей к этому.  Сеньке не нравилось, когда  многие  его товарищи отлынивали от богослужений, к вере и церкви относились равнодушно, нарушали постные дни, были даже случаи, когда некоторые во время поста пили спиртное и закусывали колбасой.  И Сенька задавал себе вопрос: зачем они сюда пришли на учёбу, если ни во что не верят? Такие мысли возникали у Сеньки частенько перед отходом ко сну, но после вечерней молитвой, после которой наступало умиротворение, эти вопросы из головы незаметно исчезали. Вечерняя молитва ему тоже нравилась, она была понятна и красива:

«Господи, Боже наш, еже, согрешивших во дни сем словом, делом и помышлением, яко благ и человеколюбец, прости ми…»

Особенно Сеньке нравилось, что он попросил перед сном простить его за допущенные за день грехи, а их  в каждый день нет-нет, да и набиралось: то он о ком-то плохо подумает, то за банькой «курнёт»…

 

 

 

 

Так незаметно пришла зима, и начались рождественские каникулы. Кто из старших ребят был поближе - разъехались по домам,  а всех первогодок оставили в семинарии: холодно в дорогах, да  и провожатых нет на всех. Семинаристы занимали себя, как могли и умели:  читали в библиотеке, пели в хоре или играли в оркестре, а кто и втихую играл в карты, прячась от надзирателей. Оставшиеся старшеклассники в эти  дни ставили в актовом зале пьесы, спектакли и проводили литературные вечера, куда все с охотой ходили.

 

В эти праздничные дни Сенька с грустью вспоминал колядки и Рождественские праздники дома, когда жив был ещё отец: вот он с мамкой  в канун Рождества в Успенском соборе слушает службу (Нинка, Паша и Танька оставались дома – малы ещё были), и, возвратившись поздно ночью домой, «немножко разговлялись» - как говорила мамка, а отец оставался в соборе до утра с хором. А уж когда отец приходил со службы домой, то разговение было полное: мамка ставила на стол холодец, кутью, пироги, жареную рыбу, запеченный в тесте окорок, а отец приносил из погреба огурцы с помидорами, мочёные яблоки и из кладовки – пузатую бутылку смородинной наливки. За столом шёпотом творили молитву и приступали к еде… Молитва перед едой была сложна, и Сенька её никак не мог запомнить:

«Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении и, отверзаеши Ты щедрую руку твою и исполняеши всякое животно благоволения».

 Отец, глядя, как Сенька запинается в тексте этой молитвы, сказал ему как-то:

-Семён, (отец его звал по-взрослому) если это так сложно для тебя, то твори самую простую и известную тебе: «Отче наш…». И Сенька сначала по бумажке, а потом уже и наизусть творил эту молитву:

«Отче наш, иже еси на небеси

Да светится имя Твоё,

Да придет царствие Твоё,

Да будет воля Твоя,

Яко на небеси и на земли.

Хлеб наш насущный

Даждь нам днесь

И остави нам долги наши,

Яко же и мы оставляем

Должникам нашим,

И не введи нас

Во искушение, но избави нас от лукавого.

Яко Твоё есть царство,

И сила, и слава отца и сына и святого духа.

Ныне и присно  и во веки веков.

Аминь»

Эта молитва Сеньке больше нравилась, и он часто её произносил про себя, хотя вот такие слова в молитве  не совсем понимал: «остави долги наши», «избави от лукавого», «Святого духа…».

 На колядках к ним приходили ряженые, танцевали, рассказывали вирши-колядки. Один из них Сенька помнит до сих пор:

-Я маленький клоп  всё по полу скачу, чаго я скачу – капеечку бачу!

За этот вирш полагалось колядующему дать денежку, что мамка и делала. Эту колядку несколько лет подряд рассказывали мальчики из бедной многодетной семьи, что жила напротив.

Эти сладкие воспоминания о доме часто всплывали у Сеньки в самых разных местах семинарии. Взять хотя бы «банные дни». Баня в семинарии была небольшая, и мылись классы поочерёдно, да ещё был день один для учителей и всей остальной обслуги. Сеньке как-то было не по себе голым показываться перед незнакомыми, поначалу он очень стеснялся, прикрывая свой «стручок» шайкой, но постепенно привык к этому, видя, что никто на него не обращает внимания. А дома вся семья мылась в своей бане вместе, и никто никого не стеснялся. Правда, девчонки всё пытались разглядеть у Сеньки то место, где у него был этот самый   «стручок», но тогда он отворачивался и показывал им язык, но мамка и отец были в трусах, когда их мыли. Очень не нравилось Сеньке мытьё головы щёлоком, который, попадая в глаза,  щипал. А париться веником он совсем не любил, начинал просто так визжать, хотя  было и не жарко и не больно, но тогда отец сразу прекращал эту процедуру. Самое приятное в бане было, это когда мамка в конце мытья окатывала его полутёплой водой, называя её «окропом». Родители, одев и выпроводив всю «плойму» до дому, оставались домываться сами, а потом в доме все вместе пили чай с малиновым или земляничным вареньем, а отец с мамкой, попивая чай, поглядывали друг на друга и загадочно улыбались…

Монотонные дни и месяцы Сенькиной учёбы как-то сглаживались вот такими воспоминаниями и ожиданиями летних каникул. На каникулах Сенька  снова и снова отдавался рыбалке, лесу и своему саду с яблонями, грушами и малиной.

Бывая на природе, Сенька, порой опрокинувшись на спину, подолгу смотрел в небо и по сторонам на травы, кусты и деревья. Его изумляло это обилие всего, что он видел:  разные цветы и травы, кузнечики и жучки,  птицы, пролетающие по своим делам, грибы и ягоды, за которыми он сейчас пришёл  в лес, и эти бессловесные рыбы, попадавшиеся на его удочку. Кем и когда это было всё сотворено? Всевышним? Если это так, то Он действительно всемогущ? А откуда появился Всевышний, и где он был до Этого и где сейчас? Всё это есть на свете давным-давно. А что было раньше?

-Интересно, - думал Сенька, - я умру, а это всё ещё долго жить будет так, как сейчас?

Эти мысли часто приходили к Сеньке и прерывались, когда  здорово начинало клевать на рыбалке или когда в лесу попадался красавец-гриб боровик.

 Постепенно Сенька стал привыкать к почти взрослой самостоятельной жизни и уже не так скучал по дому, как в первый год учёбы. За эти годы Сенька всё больше и больше проникался верой в Бога, несмотря на то, что многие его знакомые просто богохульствовали: не говели, не ходили на исповедь, читали запрещённые книги, сочиняли всякие пародии на тему божественных песен, не молились ни утром, ни вечером. Сенька сторонился таких «богохульников», а они с ухмылкой подтрунивали над ним: «вот нашёлся ещё один праведник!» Часто бывая в библиотеке и самостоятельно изучая православные словари, Сенька понял значение многих церковных терминов, которые он раньше слышал, но не понимал, как, например: акафист, евхаристия, епитимия, панагия, хиротония и многие другие.

За эти годы его земляки Арсен и Иван ушли из семинарии: Ивану надоела такая «тяжкая полупостная» жизнь (по сравнению с той, которую он имел у отца в Новой Романовке), а Арсен, сильно заболев чахоткой на втором году, после очередных летних каникул уже не возвратился на учёбу. И Сеньке одному стало скучновато, и он всё больше и больше времени отдавал греческому и латинскому, которые ему уже стали нравиться, не то, что в первый год. Особенно ему нравились  и сразу запомнились отдельные крылатые выражения на латинском: alea jakta est –жребий брошен, amicus Plato, sed magis amica veritas – Платон мне друг, но истина дороже,  finis - coronat opus – конец – делу венец,  momento mori – помни о смерти…Сенька, читая эти выражения, удивлялся: как древние умели так кратко и чётко выражать свои мысли!

… Были летние каникулы 1914-го, вдруг пронёсся слух - «Война!». С кем, из-за чего? Говорят, что убили то ли герцога, то ли принца с женой, в какой-то Сербии… Никто  ничего не понимал, и люди задавали друг другу вопрос:  «а причём здесь Россия и Германия?»... Все находились в тревожном ожидании: что же будет дальше?...

Каникулы ещё не кончились, когда мамка рассказала как-то Сенечке, что недавно лечила от серьёзной «хворобы» одну женщину из Нахаёвки, и та поведала, что её  старшая доченька Зиночка тоже учится в этом самом Чернигове в «епархиалке». И в один из дней Сенька с мамкой пошли знакомиться с этой семьёй.  Семья оказалась большой: три девчонки и парень. У них, как и у Сеньки, не было отца, он умер совсем молодым. Разговоров больше как о войне и как доехать до Чернигова и  не было. После каникул они уже вместе с Сенькиной мамкой и Зиночкой  добирались до Чернигова, а провожала их до Гомеля и Зиночкина мама Аня, которая сопровождала свою среднюю доченьку Наталку в «епархиалку» в Новгород-Северск. Еле-еле удалось выехать из Унечи: билеты на поезд достали с огромным трудом, а в Гомеле только случайно  нашли свободного ямщика…

В коридорах, классах и спальнях  семинарии только о войне и говорили. На первых уроках преподаватели так объяснили причину участия России в войне: « Сербы – одной веры с нами - православные, и мы должны быть на их стороне…» С лиц учеников и преподавателей не сходила  тревога: чем это всё кончится? В семинарской церкви шли постоянные молебны к Всевышнему с просьбой о помощи в победе над антихристом.

  В Чернигове Сенька несколько раз встречался с «Зинулей», как он про себя называл свою землячку. При этих встречах Сенька больше помалкивал, а Зиночка, весело щебеча, рассказывала  ему всякие смешные истории из их «епархиальной» жизни, но разговор порой нет-нет да и переключался на войну…

Начался 1915-й. В Чернигов потянулись обозы с ранеными, город был забит пешими и конными военными, фуражными повозками, на которых везли сено, продовольствие и амуницию… И в один из дней ученикам объявили, что их расселяют: 1, 2 и 3-й курсы переводят в Ляличи, 4, 5, и 6-й – в Епархиальное училище,  а все помещения семинарии отдают под госпиталь. В Ляличи Сенька не согласился переезжать, так как казённое обеспечение снималось, за ним приехала мамка, они попрощались с «Зинулей», и зимой 1915-го года Сенька был во Мглине…

В Рождество мамка с Сенькой пошли  на Нахаёвку к Зиночкиной маме Ане уже как к старым знакомым. Там Сенька, как старший, пытался развлекать    Наталку (её тоже  в связи с начавшейся войной только что   привезли из Новгород-Северска). Он всё  пытался смешить её, но она как-то серьёзно смотрела на него, не понимая его взрослых шуток. Чуть освоившись, она стала показывать Сеньке их дом: это был большой пятистенок с русской печкой посередине, огромные сенцы, из которых шла лестница на чердак, там видно было сложенное сено, в сенях стояли вряд какие-то бочки, из которых вкусно пахло, на полках лежала капуста.  Из окна Наталка пальцем показала во дворе два сарая, в одном было сено, а в другом – скотина, а вдалеке (« вон, видишь, где дым из  высокой трубы») – это – овин. Наталка объяснила Сеньке, что это всё хозяйство - дядьки Александра, который служит в городской Управе казначеем, а они с мамкой просто помогают ему. Походы в гости в эту семью стали частыми, так как Сеньке дома делать было нечего, а возиться со своими малыми ему не очень хотелось. Наталка уже не так серьёзно его встречала и хихикала, слушая его шутки и всякие смешные рассказы. Особенно она смеялась, когда Сенька шёпотом ей рассказал, как ему было плохо, когда  первый раз закурил, и как он сейчас, покуривая, прячется от мамки. А ещё она долго хохотала над его рассказом о том, как его старший дружок во время чтения псалтыря над покойником перепутал тексты молитв и сделал не пять поклонов во время чтения, а только три, тропарь  же прочитал только один раз, а не три, и как он потом за это получил взбучку от своего наставника. А сама Наталка то со смехом, то по-серьёзному  рассказывала Сеньке те сказки, которые она сама придумывала для своих подружек в Новгород-Северске, а также сказки, рассказанные ей в детстве мамой Аней. А ещё она, захлёбываясь от своего же смеха, рассказала историю о том, как напоила своих подружек рябинной наливкой, сделанной ею так, как делала  мама Аня, и как потом классная дама не могла понять, отчего её девочки такие весёлые. После нескольких посещений этого дома Сенька понял, что ему уже нехватает общества этой семьи, этой доброй мамы-Ани, этих маленьких -  Оксаны и Ваньки - и этого ребёнка - Наталки,  понял он также, что у  Наталки уже есть свой характер - гордый и независимый.  Сенька тогда и подумать не мог, что Наталка – этот ребёнок,  когда-то будет…

Шёл 1916-й…В газетах, с опозданием доходивших до Мглина, сообщалось о шедшей войне так, что мало кто понимал: что же происходит на самом деле. В этих обрывочных сообщениях говорилось много о «колючей проволоке», о «разрывных пулях», «окопной жиже», «патриотах», «пораженцах», «изменах» и «шпионах», «арестах» и «манифестациях»…

 

 

Глава вторая. Революция, Гражданская война, «служба» и… любовь

 

5.

 

Наступала осень 1916-го. Мамка Ксеня стала готовить Сеньку в гимназию.

-Пусть идёт учиться дальше, не быть же ему недоучкой. Можно было бы пойти работать куда-нибудь, так не берут, говорят: «мал  он ещё». И, правда, всего лишь 15 вот было в феврале. Какой из него работник? Да и работы ведь почти никакой, всё стоит. Даже маслобойка Поцепаева и паровая мельница Постоялко, которые всегда работали, и те остановились. А соседи уже все уши прожужжали: «балует твой-то: то к кому-нибудь залезет в сад, то подерётся с хлопцами с соседней улицы и курить стал». Я и сама вижу: пришёл как-то с разбитым носом, а я возьми и спроси: «где это тебя так?» А он: « да с вяза упал, лазали за птичьими яйцами». А потом слышу: «с Бородовкой дралась Погарская», и сказывали: «нашим здорово перепало». Вот какие это «яйца»,  - так мамка Ксеня рассуждала сама с собой, подбирая всё необходимое для учёбы своим школьникам.

-Надо бы сходить в лавку к Певзнеру или Нихамкину, может, что и подберу там что-либо из одежды, а то за лето  всё поизорвал. Как огнём на нём всё горит, с  девчонками таких проблем нету. А вообще-то, и «барышням» тоже нужно что-либо новенькое присмотреть. Откуда только денег взять? Голова идёт кругом, пенсию пока дают, но цены такие, что волосы дыбом встают. Не знаю прямо, как дальше жить, еле-еле сводим концы с концами. Надо бы сходить в Земскую Управу  и подать прошение на помощь, говорят, председателем там пока ещё Предводитель Дворянства Соболевский Костя. Он ещё, может, помнит моего Ванечку. Возможно, и дадут что-то, как полусиротам, - это мамка Ксеня продолжала разговаривать сама с собой,  простирывая подобранное  к школе бельё.

В первый школьный день Сенька категорично сказал:

-Меня не провожай, не маленький, все мои идут одни.

-Иди, иди, конечно, ты большой, раз курить стал…

Тут Сенька прямо опешил от таких слов и, поглядев на мамку, потупил взгляд…

-Не смотри, не смотри так на меня, уже всё знаю, эти твои сказки про «монпансье» я разгадала, соседи помогли…

- А сестричек твоих я всё ж провожу, а ты иди отдельно, всё стыдишься мамки своей…

Учёба давалась Сеньке легко. Особенно ему нравилось решать заковыристые арифметические задачки, да и по другим предметам вообще не было никаких проблем.  А то,  что проходили  по Закону Божьему, было для Сеньки  уже известным, и учитель ставил его в пример другим. Это вызывало у отдельных ребят зависть, а некоторые шептались: «подумаешь, знаток какой, этот недоученный поп…». Сенька по-прежнему водил дружбу с Арсеном и Иваном из Романовки. Иван квартировал у Зебницких, а Арсен жил совсем недалеко – в конце Погарской. Друзья часто вместе готовили уроки и вспоминали дни, проведённые  в семинарии. Особенно по душе им  были смешные истории с их сверстниками и преподавателями… а этот случай с одним из них, особенно вредным, которому на стул подложили кнопки!  Что было потом!!!…

6.

 

1916-й заканчивался, наступал 1917-й. Семья мамки Ксени, как и весь город, жила в тревожном ожидании из-за периодически появлявшихся в городе слухов: «фронт где-то рядом, германцы  вот-вот могут быть здесь ». У некоторых не выдерживали нервы, и люди срывались со своих мест и куда-то уезжали.  Через город часто двигались от западных границ губернии обозы с беженцами, перегонялись в какие-то южные края гурты истощённых коров, часть из которых была оставлена на зимовку в деревнях уезда… По слухам беженцев вдоль дорог, где они проходили, во многих местах лежали трупы животных, павших при перегоне…

7.

 

Продуктов в лавках почти не стало.  Соль, сахар, керосин и хлеб   выдавали  уже с 1915-го по карточкам. Выручали свой огород и сад, а также и помощь продуктами, которые нет-нет да и передавала Наталкина мама Аня (прошедшей осенью на полях её братьев был собран неплохой урожай). Из  принесённого пшена  и гречки получались вкусные каши, которых когда-то Сенька так не любил. Эти две семье стали уже почти родными.  Сенька  частенько проделывал  неблизкий путь на Нахаёвку, его по-прежнему тянуло  к озорной и весёлой Наталке и  к её маме-Ане, с которой они нашли общий интерес по отношению к вере в Бога. Наталка, слушая  разговоры Сеньки с мамой Аней о молитвах, о праздниках церковных, удивлялась его познаниям и как-то спросила:

-Сень, а ты и вправду веришь, что Бог есть?

Сенька посмотрел на Наталку внимательным и какбы осуждающим  взглядом, но ничего не ответил. Наталка, поняв, видимо, неуместность сказанного, опустила глаза… Во время этого разговора Сенька остановившимся взглядом как-то по-другому вдруг увидел Наталку: круглое с небольшим носиком лицо, длинную шею, чёрную толстую косу, перекинутую через плечо и чуть  обозначившиеся бугорочки под кофточкой. В ночь после этого разговора Сенька почти не спал, он никак не мог понять, что с ним происходит: появилось какое-то приятное волнение в голове, в груди. Это волнение ещё больше усилилось, когда Сенька в очередной раз пришёл в гости. Наталка вела себя также просто, как и раньше: вспоминала всякие свои смешные истории, а потом красочно стала пересказывать сказки про леших и домовых, о которых ей рассказывала  когда-то мама Аня... Наталка, видя, что Сенька только смотрит на неё  и никак  не поддерживает разговор, спросила:

-Ты о чём думаешь? Сень, что с тобой?

Сенька ничего не ответил Наталке, а только, смутившись, отвернул свой взгляд от неё,… А Наталка посмотрела на Сеньку вопросительным взглядом и,  тоже засмущавшись, замолчала на какое-то время… Но это  мимолётно возникшее смущение у неё быстро прошло, и она продолжала рассказывать свои истории… А Сенька про себя подумал: «Боже, прости меня, что это со мной происходит? Она ведь ещё совсем ребёнок»… Дома во время вечерней молитвы «Отче наш…», дойдя до слов - «…но избави нас от лукавого…»,  Сенька, как ему показалось, понял смысл этой части молитвы, и «походы» на Нахаёвку  решил пока прекратить.

8.

 

Зимой  пронеслась неожиданная весть: «Царь-батюшка отрёкся от престола…». Почему, отчего это произошло, толком никто не понимал. Только мамы Ани брат Михаил, работавший в Земской Управе, как-то стал объяснять происходящие события, но Сенька до конца мало что понял.

Через некоторое время появились слухи о  «Временном правительстве», которое возглавил какой-то Керенский.

До мамки Ксени доходили разговоры о диспутах  и собраниях в городе, на которых   спорили  о партиях, о  каких-то «советах». Всё это было так непонятно, что как-то мамка завела с Сенькой такой разговор:

-Сень, ты что-то понимаешь в этих диспутах о  партиях, «советах», о которых народ говорит? Я думаю, что не надо тебе в эти партии и в «советы» вступать…лучше подальше от греха…

Сенька уже в то время, когда приехал из Чернигова, слышал от сверстников о тайных сходках и собраниях, проводившихся то где-то в заброшенных складах, то в городище. Доходили  до него  и слухи об арестах и разгонах участников этих сходок… Сенька на этот  раз ничего мамке не ответил, только пожал плечами. Он, действительно, пока ничего не понимал: кто чего хочет, кто за кого агитирует на собраниях. Со слов друзей понятно было только то, что  там, на этих собраниях, все говорили о земле, о свободе, о ликвидации сословий и  о прекращении войны…

Вскоре  телеграф принёс сообщение: «в Петрограде пришли к власти  «большевики» во главе с Лениным», и их, этих «большевиков», почему-то потом стали называть «красными». Местные агитаторы на собраниях стали говорить о необходимости создания отрядов «красной армии» для войны с «белыми», «большевики» обещали дать всем землю. Кто  такие «белые» - не всем было понятно.

9.

 

Совсем плохо стало с продуктами, их просто не на что было покупать: пенсию прекратили выплачивать уже почти как полгода, а карточки часто просто нечем была отоварить.… Один из учителей гимназии – дальний родственник отца Сеньки, видя, в каком положении находится эта большая семья, как-то наедине завёл с Сенькой  такой разговор:

-Сеня, мне грустно смотреть на всё, что твориться сейчас, я не знаю, чем это  кончится, но  матушке твоей как-то нужно кормить всю семью. Так вот, мой знакомый ищет грамотного человека в только что образовавшийся вместо Воинского присутствия Уездный военный комиссариат. Попробуй  туда сходить, может, и примут, там всё ж таки хоть паёк какой-то будешь получать.

Сенька поведал мамке об этом разговоре.

-Что и посоветовать тебе, сыночек, не знаю. Придётся бросить учёбу -  это плохо. А военкоматы – это же «красные», они, говорят – безбожники! А за что они борются, и надолго ли их хватит? Сходи, поговори и спроси, что ты должен там у них будешь делать…если, конечно, примут.

Через несколько дней Сенька пошёл в военный комиссариат, что на углу Погарской и Стародубской. Принял его комиссар  Георгий Согнибеда и стал расспрашивать: из каких он будет, кто и где родители. Узнав все подробности о семье, комиссар сказал, что может Сеньку принять на работу делопроизводителем-переписчиком, но нужно добровольцем вступить в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию (РККА), потому как гражданских на работу они не принимают. Во время этой беседы комиссар  так коротко высказал своё мнение о политической ситуации в уезде:

-«Недавно случившийся и подавленный кулацкий мятеж, во время которого погиб председатель Уисполкома Павел Шимановский и его товарищи, народом не поддержан, так что советская власть большевиков в уезде прочно стала на ноги. Новой власти нужны грамотные молодые люди, приходи к нам и не сомневайся, ты ж не из богатеев…».

Сенька, придя домой, всё рассказал мамке.

-Что делать, сынок, чем-то кормиться нужно, может, и ничего плохого от этих «красных» и не будет, соглашайся, только вот на фронт бы тебя не забрали.

 Взяв необходимые справки из гимназии, Сенька уже на следующий день был «на службе», как выражалась мамка. Того, что произошло в первый день «на службе», он не ожидал: его, в числе других,  заставили полностью раздеться для прохождения медкомиссии, и… Сенька был признан годным к службе, и сразу же ему объяснили его обязанности. И уже в этот же день он своим красивым размашистым почерком заполнял на новобранцев-добровольцев воинские билеты, регистрировал их в журнале и передавал на подпись комиссару. А вечером Сенька показал и свой билет мамке и сестричкам, которые долго рассматривали  книжечку, передавая  её из рук в руки…

Арсен, узнав о том, где Сенька будет работать, ничего не сказал, только пожал плечами. А Иван, услыхав  слова: «военный комиссар», и, выяснив, что у Сеньки начальник – «большевик», промолвил тихо:

-Значит, у красных, у большевиков будешь служить? Ну, ну, посмотрим, чем дело кончится…

10.

 

Мамка Ксеня как-то в воскресенье засобиралась на Нахаёвку  и спрашивает:

-Сеня, а ты пойдёшь со мной? – На что Сенька замялся и пробормотал:

-Да, нет, что-то мне сегодня не хочется, может, в другой раз…

-Ну, ладно, в другой, так в другой, а я схожу проведать Анну Михалну, а ты посмотри тут за своими сестричками.

Как только мама Ксеня появилась на пороге дома Анны Михайловны, выбежавшая навстречу Наталка  сразу выпалила:

-А где ж Сеня? – И, увидев, что его нет, быстро убежала…

Едва Наталка скрылась в комнате, мама Аня шёпотом и говорит гостье:

-Все уши  она прожужжала мне: «…почему Сеня не приходит, давай к ним сами сходим, давай сходим…». Мы уж почти и собрались, да вот вы и сами пришли, а почему ж Сеньки-то нет? Наталка его так ждала… - И две мамы многозначительно переглянувшись, улыбнулись, глубоко вздохнули и почти в один голос только и промолвили:

-Ой, мала она ещё, ох, молода…

Сенька ждал возвращения мамки, и как только она вошла в дом, сразу к ней с вопросом:

-Мам, ну как они там?

-А кто это «они»?

-Ну, все…

-Да ты уж прямо спроси…

-А все  - живы и здоровы, а  ты, наверно, про Наталку,  так Наталка, Михална говорит, тебя всё ждала, так что ты уж сходи к ним как-нибудь. Да, ещё новость: Зиночка, сестричка Наталкина, приехала из Чернигова. Ну, ты же, Сеня, помнишь её, так вот она уже назначена заведующей Полховской школы, это здесь совсем недалеко от Мглина.

Сенька еле дождался следующего воскресенья… Наталка, увидев неожиданно появившегося Сеньку, рассмеялась:

-А вот и ты, а я только что о тебе вспоминала, у нас столько новостей!

И Наталка, стала быстро-быстро рассказывать…

-Ты, знаешь, Сень, теперь девочки и мальчики будут вместе учиться! Гимназии Шимановского и Байдаковской объединили, а директором назначили Лайкова, говорят – очень уж строгий! Некоторым моим подружкам это  объединение не понравилось, а мне – всё равно …плохо только, что ты теперь не учишься, а так бы…

Тут Наталка не успела ещё что-то досказать, как мама Аня позвала пить чай и  стала расспрашивать Сеньку о его работе. Он рассказал, что переписывает разные бумаги, ведёт учёт привезённого  для фронта сена и овса, телег, дуг, сбруи. А несколько дней назад из разных деревень прибыли подводы с собранным для фронта салом и перловкой. Всё было взято на учёт, и  после перегрузки отправлено с охраной в Унечу. Поведал Сенька также и о том, что порой новобранцев кормить нечем, пока не подвезут из сёл картошку, круп, масло. Кто, что и откуда привезли – это он тоже всё учитывает и докладывает помощнику комиссара. Сидевшие за столом Ваня и Оксана слушали все разговоры взрослых, раскрыв рты… После чая мама Аня стала показывать  аттестат Зиночкин; Сенька особенно восхитился  её отметками по церковным предметам: все пятёрки!

-Надо же, какая умница, у меня было немного хуже…

Уходил Сенька из гостей уже поздно. Наталка вызвалась его проводить и  по пути наставляла его, как взрослая:

-Смотри, там под горой столько ям с водой, иди прямо посредине дороги, а то по краям луж в траве не видать, луна-то ещё не взошла, - а Сенька только про себя улыбался: «надо же, учит меня ну точно, как мамка моя». Расстались они,  помахав друг другу руками…

Сенька шёл домой и убеждал себя: «в этих встречах с Наталкой  ничего  «от лукавого»  нет, плохого  о ней он не думает, она относится  к нему тоже хорошо, оба они  ждали встречи…». Сенькина голова так была полна этими рассуждениями, что он в темноте перепутал дороги, а в одном месте всё же ухнул ногой в канаву с водой.

На появившегося на пороге Сеньку мамка Ксеня сразу зашикала:

-Тише, тише, а то разбудишь малых, ну, где так долго пропадал, такая темень на дворе? Как дошёл? Ой, весь в грязи и мокрый, тебе ж завтра на службу, снимай всё, буду чистить. А ты пока рассказывай, как они там…

-А что рассказывать? Попили чаю, поговорили с Михалной и Наталкой, а  мама зовёт её Наташкой почему-то, потом она меня проводила…ну, и всё…

-Сень, а ты знаешь, что отец Наталки Моисей  и дед её Фаддей Самуилович псаломщиками в церкви в Чешуйках служили.

-Ой, я этого и не знал, так вот откуда её мама так всё из Библии знает… Мам, а сколько Наталке лет?

-Как сколько? Она, кажется, в седьмом классе, так считай сам, выходит – лет четырнадцать, да ребёнок она ещё, хотя порой и рассудительная такая, ну прямо, как взрослая…

-А Наташу, как говорила её мама,  стали называть Наталкой, когда она училась в Новгороде - Северском. Там все Наташи становились Наталками… она уже попривыкла к новому имени, и ей оно тоже нравится…

Перед отходом ко сну Сенька прошептал  вдруг вспомнившуюся новую короткую молитву: «в руце Твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой: Ты же мя благослови, Ты мя помилуй…».

После молитвы Сенька долго не мог заснуть. Он  в деталях вспоминал: как Наталка его встретила, что говорила и как слушала его, и заснул с улыбкой на лице, подложив под щеку две ладони. Сон был спокойный, и какое-то блаженство разливалось по всему его телу. Сеньке приснилось: парят они вдвоём, держась за руки,  в городище над Нахаёвской прорвой; она, похожая  на Наталку, в белом платье; Сеньке так хорошо и легко, но вдруг кто-то шепчет в ухо: «улетайте отсюда,  улетайте, здесь опасно…».  Утром Сенька рассказал мамке свой сон, и она так истолковала его:

- Летаешь во сне – значит, ты влюбился, сынок, или растёшь ещё, а, может, и то и другое. А вот прорва?  Не знаю, что бы это значило. Завтра спрошу Фаминишну…

-Ну, ты, мам, тоже скажешь: влюбился…

11.

 

«Служба» Сеньке нравилась: сиди себе,  переписывай бумажки и за это ещё   получай паёк. А паёк выдавали каждый раз по-разному: зерном, крупой, конопляным маслом, солью, спичками, керосином.  Когда Сенька приносил это «богатство» домой, то мамка  радовалась до слёз и называла его: «кормилец ты наш!». Сенька, конечно, гордился, что он стал «главным» в семье.

О происходящих событиях в уезде комиссар  кратко периодически  рассказывал, называя свой доклад – «о текущем моменте».  В одном из таких докладов комиссар сообщил, что  в уезде создана Продуправа и вооруженные продотряды, подчиняющиеся Продармии; они  изымают в деревнях излишки хлеба у кулаков, а помощь этим отрядам оказывают деревенские комитеты бедноты  - «комбеды»…

12.

 

Однажды, выйдя с сослуживцами покурить во двор военкомата, Сенька услышал страшную новость: ночью в город неожиданно вошёл и также быстро исчез какой-то вооружённый отряд, устроив антиеврейский погром. Через несколько дней появились некоторые подробности: были убиты пятнадцать человек из еврейских семей, разграблены их квартиры и лавки. Некоторые свидетели этой расправы слышали такой разговор этих  погромщиков: «это им за то, что они расстреливали наших…». Кто кого и где  расстреливал никто, конечно, ничего не знал… Позже пошёл слух: кто-то из местных тоже был в числе погромщиков, и точно такие же погромы прошли в Сураже и Глухове. Сеньку удивили похороны погибших: процессия (только из мужчин) двигалась  в сторону городища почти бегом, покойников (без гробов), завёрнутых в белый саван, несли на носилках… Об этой жуткой истории, произошедшей в городе, в своём очередном сообщении - « о текущем моменте» -  комиссар ничего не рассказал… Мамка, спустя несколько дней, только поведала:  были убиты несколько её знакомых из еврейских семей, а многие  из оставшихся - собрались уезжать. Сеньке после этих событий стало не по себе: ведь многие из погибших жили почти рядом, он их знал в лицо, и каждый день они здоровались, встречаясь на улице. Мамка Ксеня после этого погрома долго не могла прийти в  себя, ведь многие из погибших были её хорошими знакомыми.  С грустью она вспоминала: вот погибшая соседка даёт рецепт приготовления фаршированной щуки, она же  приносит на еврейскую пасху немного мацы, а мамка Ксеня угощает её куличами на свою пасху…

13.

 

В один из летних  воскресных дней, когда Сенька рубил дрова, открылась калитка и во двор вошли мама Аня с Наталкой. Сенька от неожиданности так и  остался стоять на месте с поднятым вверх топором. Наталка, увидев его в такой позе,  рассмеялась:

-Ты вот к нам долго не приходишь, так мы сами решили…

На шум во дворе из дома вышли мамка Ксеня и Сенькины сестрички: Паша, Нина и Таня. Девчонки с любопытством стали рассматривать Наталку со всех сторон. Наталка засмущалась.  Сенька  же шикнул на сестрёнок:

-Ну, чего уставились, марш в дом!  - На что Наталка, улыбнувшись,  сказала:

-Что ты  так строго на них, им же всё интересно, я ж для них новенькая…

Мамка Ксеня засуетилась, заволновалась от прихода неожиданных, но желанных гостей…

-Ой, Михална, садитесь, я сейчас же чайку подогрею, вот и плита ещё не остыла, правда, чай-то у нас морковный да земляничный, а сахару вот нет, только сахарин.

Наталка и Сенька от чая отказались, и Сенька повёл Наталку в сад и стал ей рассказывать, что где растёт:

-Вот это -  мои любимые яблоки «цыганка», они - зимние, а это – груши: «дуля», «гвоздичка», «баба»…

-Сень, а почему «баба?», - засмеявшись, спросила Наталка.

-Да потому, что когда они созреют, то их смогут есть даже беззубые бабы! – это так мамка мне маленькому разъясняла, - пояснил, смеясь, Сенька.

На такое «разъяснение» Наталка  расхохоталась от души…

-А почему этой груше дано название «дуля», мне так и никто не смог объяснить…внешне вроде непохожие они на дулю…, но зато – какие вкусные!

-Наташа, - Сенька первый раз назвал её так, как называла её мама Аня, - Наташа, посмотри: за нами «шпионят!». – Это в кустах мелькнули чьи-то головки.

-Да, девчонки всегда любопытные, мы – такие! - улыбнулась Наталка, - от нас ничего не скроешь. Недавно Зиночка приходила со своим «женихом» - мама так этого её парня назвала, так я тоже всё подглядывала: а что они в саду делают? И ты знаешь: они целовались! Как только я это увидела – сразу убежала, мне  почему-то самой стало как-то стыдно…

-Наташа, Наташенька, мы уходим? Или ты  пока остаешься?

Ой, это мама… Мам, я немножко здесь побуду, а ты иди, Сеня меня проводит. Мы пойдём в город погулять, а то  я из своей Нахаёвки никак никуда не выберусь.

После обеда Сенька повёл Наталку по своей улице, попутно рассказывая, кто  в каком доме живёт: « там, в самом конце Погарской, живёт Арсен с родителями, напротив Фаминишны – это огромный дом семьи Ицковых, вот здесь живут старые и молодые Акименки, дальше -   два дома Зибницких, а напротив – Лосевы, а совсем недалеко живут мамкины хорошие знакомые: Злотники, Дыскины, Сныткины».  Потом  Сенька показал Наталке воскресный базар, на котором, как оказалось, она никогда не была.

Ближе к вечеру Наталка стала собираться домой.

-Сень, ты проводишь меня немножко?

-Как немножко? Провожу до конца, видишь, как темнота быстро наступает…

Наталка решила идти домой не через гать, где была нормальная дорога, а коротким путём – через ручей в Лабудне. Его пришлось переходить по узкой кладочке, на которой Наталка оступилась и едва не упала. Если бы Сенька не успел её схватить за талию, она бы точно была  сейчас внизу.  От страха Наталка так вцепилась в Сеньку, что они вместе чуть не свалились в ручей. Сеньке стало и смешно и приятно: он впервые так близок был к Наталке…

-Сень, что ж мы стоим здесь, вон, посмотри: кто-то идёт, давай быстро перейдём на ту сторону.

Они быстро перебежали на другую сторону ручья, остановились, запыхавшись, и тут Сенька как-то быстро подошёл к Наталке, обнял за талию и так внезапно поцеловал, что сам испугался. А Наталка, опешив, только и сумела  тихо сказать:

- Ой, Сень, ну разве можно так сразу…

Дальше  до дома они шли молча. Перед расставанием Наталка подала Сеньке  ладошку своей маленькой руки и смущённо улыбнулась, рука была тёплая и влажная… На прощанье Сенька только и успел пробормотать:

-Наташ, прости  меня…

Наталка стремглав вбежала в дом, села на лавку, лицо её пылало. Мама Аня, увидев дочку в таком состоянии, сразу спросила:

-Доченька, что-то случилось?

-Да, так, ничего… ой, нет, мам, случилось:  меня Сеня поцеловал, мне так стыдно…

-Ну, что ж тут стыдного, я уж давно вижу: любит он тебя…

- Мам, а я так и не знаю, может, и я люблю…

Мама Аня подошла к Наталке, села рядом с ней и, обняв, только и смогла промолвить:

-Вот так, Наташенька, начиналось и у меня…

Сенька после расставания с Наталкой летел домой, как на крыльях, и про себя рассуждал: «она не ругалась и не убежала, значит, ей это понравилось, наверно, она тоже хотела этого…».

В дом Сенька не вошёл, а просто вбежал, раскрасневшись. Мамка, глядя на него, заулыбалась:

-Что так долго провожал? Никак не расстаться?…. Сенечка, да жениться тебе нужно, а то, глядь, кто и отобьёт твою Наталку…

-Мам, ты и вправду так думаешь, или ты шутишь?

-Какие тут шутки, сынок – ведь ты уже взрослый. Конечно, нам будет трудней без тебя, но что поделаешь… Вот осень подходит, самое время для свадьбы…

14.

 

Вспоминая этот разговор с мамкой, Сенька не спал почти целую ночь и всё думал: как это он сделает предложение Наталке, и согласиться ли она…ведь ей всего 16. То, что он  любит Наталку, тут никаких сомнений у него не было, а вот как  и где жить – вот это было совсем не ясно… И всё же в один из ноябрьских выходных Сенька, еле скрывая волнение, подошёл к мамке и тихо сказал:

-Мам, я решил жениться…

Мамка Ксеня обняла Сеньку, и слёзы навернулись в её глазах …

- Ну, раз решил, сынок – благословляю тебя…сегодня же и пойдём свататься…

Анна Михайловна встретила гостей одна, Наталки дома не было.

-Скоро прибежит, понесла хлебца тетке Паве, вчера вот только испекли… А я тоже только пришла – была у своих дальних родичей в Конце.

Наталка прибежала вскоре и, увидев Сеньку, заулыбалась … Сенька же сидел ни жив ни мёртв. Наталка сразу же с вопросом:

-А почему это вы сидите такие грустные? Что-то случилось?

Мамка Ксеня, видя такое состояние Сеньки, и говорит:

-Ну, что ты молчишь, Сень, рассказывай, зачем пришёл…

-Наташ, выходи за меня замуж...,  - тихо произнёс Сенька и тяжело вздохнул.

Наталка, глядя то на Сеньку, то на маму Аню, заморгала ресницами, села на табуретку и опустила глаза вниз. Мама Аня, молча, с улыбкой смотрела  на Наталку и вопросительно бросала взгляд то на Сеньку, то на маму Ксеню  с укором: « ну, что ж это вы заранее  не предупредили?…»

-Ну, что ж ты молчишь, доченька? Тебе решать, хотя ты ещё и совсем молода…

-Мам, ой, Сень, я согласна, - пролепетала Наталка чуть слышно и,  закрыв лицо ладонями, убежала в соседнюю комнату. Сенька побежал за ней, обхватил обеими руками её голову и крепко поцеловал в губы.  Наталка расплакалась, повисла на шее у Сеньки, и стояли они так, обнявшись, пока мама Аня не позвала:

-Дети, выходите, выходите, будем думать о свадьбе…

Свадьбу решили справить в конце ноября. Обе мамы настаивали на венчании. Сенька не возражал, а Наталка была против:

-Нам в школе говорили: религия – это пережиток прошлого, что бога нет, и надо мной мои подружки будут смеяться: «вот, называет себя атеисткой, а сама пойдёт в церковь…».

Всё-таки мама Аня убедила Наталку, что «в том ничего плохого нет», и договорилась с батюшкой в Спасо-Преображенской церкви на венчание 20 ноября.

Мамка Ксеня наставляла Сеньку:

-За неделю до свадьбы вам, сыночек, нужно обязательно поговеть, а дня за три до свадьбы сходите в церковь на причастие и исповедь, это такой порядок есть, без этого брак будет не крепким.

Сеньке стоило больших трудов уговорить Наталку пойти на исповедь.

-Сень, мне как-то стыдно: вдруг я  по дороге или в церкви кого-либо встречу знакомых, ну что будут говорить…

Всё же в один из дней они украдкой прошли в церковь, и батюшка совершил это положенное перед свадьбой таинство.

15.

 

Мама Аня стала готовить иконы Спасителя и Божьей Матери, которыми будут благословлять жениха и невесту, потом из сундука достала своё подвенечное платье и,  осмотрев его,  решила кое-что переделать в талии и плечах. Отыскались и  обручальные кольца, чудом сохранившиеся. Теперь мама Аня сама себя хвалила: однажды едва не обменяла эти кольца на муку, когда совсем было туго с продуктами. Перешивая платье, мама Аня  стала вспоминать свою свадьбу…  Была вторая неделя после Успения, стояла чудесная почти летняя погода, весь в свечах заполненный гостями Успенский собор, поздравления и поцелуи после венчания, много цветов, возвращение в колясках домой, богатый свадебный стол почти на 100 персон, множество зажжённых вечером в саду  свечей, гирлянды на деревьях,  именитые гости:  священники с ближайших приходов   – все знакомые и друзья свёкра, с которыми он учился в Черниговской Духовной, чиновники из городской Управы и друзья отца – владельцы соседних  земель, духовой оркестр и весёлые свадебные песни… Тут зашла Наталка:

-Мам, ты почему плачешь?

-Как почему? Всё получается не по-людски, доченька: невесту не во что одеть, идти в церковь нужно украдкой и пешком, не говоря уж  обо всём остальном… Когда вот такое бывало, и будет ли лучше?

У Сеньки кроме формы гимназиста  да старой гимнастёрки, полученной в  военкомате,  ничего не было, и мамка Ксеня достала из шкафа старый костюм мужа и стала его осматривать.

-Сень, иди сюда и примерь, может, и подойдёт, ты уже почти ростом с отца, только уж больно худой…

16.

 

В день свадьбы Наталка разволновалась до головной боли. Это волнение улеглось немного, когда она переступила порог церкви. Сеньке все церковные процедуры были не в новинку, и потому он не особенно волновался. Гостей в церковь пришло немного: только родственники с Нахаёвки и из Конца да  некоторые соседи. Шаферами были  Арсен и Маша – школьная подружка Наталки.

Настоятель церкви отец**** совершил поначалу Божественную Литургию и, троекратно осенив крестным знаменем Наталку и Сеньку,  вручил им зажжённые свечи. После этого он пропел несколько раз «Благословен Бог наш», а диакон вторил ему: «Миром Господу помолимся! О спасении душ наших Господу помолимся!» Затем последовали молитвы  «о спасении жениха и невесты, и чтобы Господь исполнил любое их прошение,  относящееся к их спасению». После молитв  батюшка взял кольца со святого престола и, трижды осеняя их крестообразно, надел кольцо сначала Сеньке, потом и Наталке, и произнёс: «Обручается раб Божий Семён рабе Божией Наталье во имя Отца, и Сына, и Святого Духа».

С зажжёнными свечами Сеньку и Наталку диакон провёл на середину церкви и остановил на  ковре перед аналоем, на котором лежали крест, Евангелие и венцы.

Отец**** спросил Сеньку:

-Имаши ли, Семён, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, пояти себе в жену сию Наталью, юже зде пред тобой видиши? – Сенька, запинаясь, отвечал:

-Имею, честный  отче, - и дальше  батюшкой был задан вопрос:

-Не обещался ли еси иной невесте? – и Сенька снова, путаясь в словах, отвечал:

-Нет, не связан, честный отче.

 Такие же вопросы были заданы и Наталье, после чего  начался чин венчания литургическим возгласом: «Благословенно царство…», и  были   прочитаны  молитвы к Господу Иисусу Христу и Триединому Богу с просьбой, чтобы Он ниспослал руку Свою от святого жилища Своего, и сочетал брачующихся, венчал в плоть едину и даровал им плод чрева.

За прочитанными молитвами последовал самый торжественный момент: отец ****, взяв венец, крестообразно знаменовал Сеньку и дал ему целовать икону Спасителя, а сам стал произносить: «Венчается раб божий Семён рабе Божией Наталье во имя Отца и Сына, и Святого Духа». Таким же образом была благословлена и Наталка, которая приложилась  к иконе Пресвятой Богородицы, после чего отец****произнёс: «Венчается раба Божья Наталья рабу Божьему Семёну во имя Отца, и Сына, и Святого Духа».

Все, кто был в храме, за батюшкой повторили: «Господи, Боже наш! Славою и честью венчай их!»,  - после чего на молодых были возложены венцы.

Наталка и Сенька стояли с венцами на головах в каком-то благостном оцепенении и  слушали, что читал батюшка. Чтение было длительным, все уже изрядно замёрзли, так как в храме было холодно. Сенька про себя отмечал:  «Вот началось чтение послания апостола Павла к Ефесянам, там должно быть прочитано при венчании 14 глав, а   фактически не было прочитано и половины… А сейчас читается Евангелие от Иоанна, там положено прочитать 13 глав…».

 По окончании чтение Евангелия все присутствующие  пропели молитву «Отче наш…», и потом была    принесена чаша с красным вином. Батюшка троекратно дал испить вина сначала Сеньке, а затем -  Наталке, и, соединив их руки, положил сверху свою. После этого отец**** трижды обвёл молодых вокруг аналоя, и  пропел молитвы: «Исаие, ликуй…», «Святии мученицы», «Слава Тебе, Христе Боже, апостолов похвале, мучеников радование…».

После этих молитв  Сенька и Наталка поцеловались, а затем батюшка подвёл их к царским вратам, где Сенька поцеловал икону Спасителя, а Наталка – образ Божией Матери, после чего они поменялись местами. Здесь же  молодым был подан  для целования крест и вручены  две иконы: Сеньке – образ Спасителя, а Наталке – образ Пресвятой Богородицы, и сразу же все стали подходить  поздравлять и целовать молодых.

Из церкви все родственники и гости сразу пошли в дом мамки Ксени, где было приготовлено угощение. Стол  был скромным,  так как продуктов в лавках и в домах почти не было. Родственники принесли, что у кого было: солёные огурцы, помидоры, мочёные яблоки, кто-то напёк драников, а  кто-то приготовил винегрет. Правда, мамка Аня успела в последний момент испечь пирог с яблоками: Сенька буквально накануне получил, как выразился его комиссар, «усиленный» свадебный паёк, состоявший из десяти фунтов серой муки и двух фунтов  кускового сахара. Повезло ещё с мясным: мамы Ани брат Сергей накануне забил поросёнка, хоть и «лядащего», как он выразился, но всё ж таки это здорово пришлось к этому дню.

Сладкую наливку пили под голоса «горько». Наталка  стыдилась гостей и только чуть прикладывалась к Сенькиным губам, а  Сенька тоже не хотел показывать гостям всего того, что он сейчас хотел бы выразить своей Наталке…

Обе мамы и гости постарше пели красивые старинные свадебные песни, а молодёжь только слушала…

17.

 

 Жить после свадьбы решили остаться  у мамки Ксени: Сеньке ближе к работе, да и мамке тоже нужно помогать по дому и огороду. Наталка, конечно, хотела остаться у мамы на Нахаёвке, но согласилась с Сенькиными доводами.

Наталка с этой осени уже не училась: школа была только девятилетней. Что делать дальше – она просто не знала. Постепенно она стала привыкать к роли жены и невестки. Это было нелегко: ведь свекровь и взрослеющие золовки были рядом, и мнения всех этих женщин не всегда сходились. В одну из ночей  состоялся вот такой нелёгкий разговор:

-Сеня, давай будем думать о своём доме, - твёрдо сказала Наталка. -  Вместе, конечно, жить с мамой твоей неплохо, но я хотела бы и сама быть хозяйкой в своём доме.

Сенька, удивившись такой категоричности, промолчал, но через несколько дней принёс такую новость:

- Наташа, я поговорил с помощником комиссара, и он советовал взять участок здесь же на Погарской и поставить дом из брёвен строений купца Попелышкина, идущих на снос, даже обещал помочь с перевозкой и пиломатериалом, благо уже заработала лесопилка.

-Ой, Сенечка, я уже даже представляю, какой у нас будет дом!

-Ну, так сразу уж и представила! До этого ещё ох как далеко…

-Наташ, а мы в новом доме будем  одни жить? Или «кто-то» у нас ещё будет?

-Сень, конечно, будет «кто-то». Мама моя сказала: « не всё сразу получается, ты ещё совсем молодая, у тебя всё впереди».  У неё  детки тоже не сразу появились. Так что придётся  ждать…

Участок земли получили почти сразу, только оформление было долгим. Но, несмотря на то, что ещё не все бумаги были готовы, начали перевозить брёвна с лесозавода: там бывшие купеческие дома пошли на снос. В этих домах (так народ говорил) жила купеческая прислуга. Многое из разобранных строений годилось только что на дрова, но и они были нужны. Всё же что-то набралось на трёхстенок и сарай. Нанятые плотники начали сборку, но она часто останавливалась из-за отсутствия то одного, то другого.

18.

 

В один из дней Сенька, придя с работы и, едва переступив порог, стараясь скрыть волнение, тихо сказал:

-Наташ, меня забирают в армию… Никто ничего  понять не может и толком разъяснить, пришло  письмо из Гомельского Губвоенкомата, а я ведь отслужил в РККА добровольцем с 1918-го …

Наташа – сразу в слёзы. Зашла в спальню мамка Ксеня, увидела грустного сына и плачущую невестку.

-Что случилось, почему молчите?

Сенька рассказал, что к чему. Мамка Ксеня заохала, заахала:

-Ну, вот, чего я и боялась, ой как боялась! Что ж делать, Сенечка?

-Да, не причитайте вы. Наташ, прекрати реветь, поеду, поговорю, может, просто какая ошибка…

«…скоро женится твой сыночек, жить они будут дружно, а в  трудные времена какой-то ангел-хранитель  обязательно будет уводить их от опасностей», - так вспомнила сейчас мамка Ксеня толкование  Фаминишной рассказанного ей  Сенькиного сна, когда он летал над прорвой.  «Вот они и настали трудные времена, - подумала мамка Ксеня, - где ж он его ангел-хранитель?»

Почти всю ночь напролёт мамка Ксеня творила молитвы, и главными, конечно, были «Отче наш…» и  ко Пресвятой Богородице….

Наутро всей семьёй пошли провожать Сеньку. Сначала долго ждали машину, потом -  приезда мобилизованных из Нетяговки и Курчичей. Наталка внешне держалась спокойно, но было Сеньке видно, как это спокойствие ей даётся: вся её хрупкая девичья фигурка  была напряжена, как пружина,  сжатые  дрожащие кулачки своих маленьких рук она держала на груди и  старалась не смотреть Сеньке в глаза…

Мамка Ксеня отвела сына в сторонку и дала такое напутствие:

-Твори, сынок, постоянно молитву «Отче наш…». Это сильная молитва, она именуется Господней, потому что её дал нам Сам Господь наш Иисус Христос.…

А вот подошла крытая машина  «Руссо-Балт», Сенька  быстро поцеловал всех  и последним взобрался в кузов, после чего старший дал команду  на отъезд…Удаляющейся машине все помахали руками, и тут Наташа и обе мамы дали волю слезам…Провожавшие дети смотрели на своих плачущих мам  и Наташу, не совсем понимая, что произошло…

По ночам, после отъезда мужа, Наташа до мельчайших подробностей вспоминала те сладостные немногочисленные послесвадебные ночи, проведенные со своим любимым… В их любовных взаимоотношениях  всё было незнакомо, интересно и радостно, они просто  без оглядки купались в своей любви…  «Почему так всё быстро кто-то это решил разрушить?», - задавала Наташа сама себе вопрос, и горький комок слёз подступал к  её горлу…

Прошло несколько дней в тревожном ожидании… Был уже поздний осенний вечер, когда в оконную ставню с улицы кто-то постучал. Наташа, уже полураздетая, вихрем рванулась во двор к калитке: перед ней стоял её Сеня и улыбался; она так повисла у него на шее, захлёбываясь слезами радости…

-Ну, что ты  ревёшь, я ж приехал. Давай быстрее чаю и водки, я совсем замёрз.

На шум во дворе вышла мамка Ксеня и, увидев сына, тоже залилась слезами…

-Вот, не зря говорила Фаминишна: «будет у твоего сына ангел-хранитель». Кто ж он? А, может, это мои молитвы так помогли?

За чаем Сенька рассказал: в документах Гомельского Губвоенкомата, как оказалось, не было справки о том, он уже с 1918-го служит в РККА. Посмотрев привезённые бумаги, начальство пожурило Мглинского военкома за неполноту присланных ранее документов, и… Сеньку отправили обратно «для продолжения службы на месте», -  так выразился тамошний начальник.

19.

 

Служба у Сеньки шла своим чередом. При комиссариате по-прежнему действовали курсы «всеобуча», на которые  приходили и приезжали будущие призывники. Всех их нужно было разместить, накормить и выдать необходимые документы. Мало-мальски обученные новобранцы отправлялись на войну… С разных фронтов прибывали раненые, которые тоже становились  на учёт в военкомате. Сенька наблюдал  сцены проводов здоровых и встреч искалеченных, часто приходили женщины, разыскивая своих ещё не вернувшихся мужчин. От этих сцен тяжело было на душе, и постоянно  в голове был вопрос: «почему так происходит, кому это нужно», но эти вопросы он не решался кому-либо задавать.

Как-то помощник комиссара завёл с Сенькой такой разговор:

-Семён, наш комиссар состоит в инициативной группе по созданию в уезде комсомольской организации, он подбирает активных ребят и просил меня поговорить с тобой. Ты не хотел бы  сейчас вступить в комсомол? А через годик мы могли бы принять тебя в партию, ведь ты – молодой, грамотный, и у тебя может быть дальше  хорошая карьера… Подумай, с  ответом не спеши, а когда решишь – скажешь…

Сенька был обескуражен таким предложением: ни в каких сходках, собраниях и диспутах он никогда не принимал никакого участия и мало что понимал в политике…

-Не примут они меня: я ж «недоученный поп», да и родитель мой – из церковников; они, наверно, не знают этого, хотя я и говорил комиссару об этом на первой беседе… А комсомол ведь не признаёт Бога, а я пока верую…Нет, это – не для меня, -  так рассуждал Сенька сам с собой, идя  со «службы», после разговора со своим начальником…

20.

 

Всё свободное время Сенька с Наташей проводили на своей стройке, забот там было тьма,   денег на новые материалы  не было, и приходилось использовать из перевезённого всё то, что каким-то образом было годно…

Наконец, к осени 1923-го  молодые вошли в своё жилище, хотя ещё и не совсем достроенное (штукатурить внутри, обшить доской снаружи, сенцы пристроить -  решили всё это сделать по весне). Но в доме было тепло: сложенная русская печь с грубкой хорошо нагревали три маленьких комнаты. На новоселье пришли все свои с Нахаёвки и с  Конца, соседи, Арсен и Иван из Романовки.  Кот Мурзик с рук Сеньки сразу же шмыгнул в открытую перед ним дверь, следом переступили порог, держась за руки, Наталка и Сенька. Обе мамы, перекрестившись, вошли в дом с иконами вслед за детьми. За ними, выстроившись в очередь и держа в руках  «подарки», вошли в дом Зина, Иван, Оксана, Таня, Нина и Паша. Девчонки, позвякивая ложками  и вилками и,   заливаясь от смеха, несли перед собой всё для кухни молодой хозяйки: махотку, чугунок, крынку, сковородку, ухват, тарелки… Арсен же подарил Сеньке бамбуковую удочку, а Иван из Романовки передал прямо в руки Наталке и Сеньке  небольшую иконку Николая Чудотворца со словами: « это матушка моя велела  вам передать, храни вас Господь». «Угощения»  из смородинной наливки, сала,  яичницы, отварной  картошки, огурцов, драников и яблок были расставлены в тарелках прямо на стульях: стола ещё не было… В это время кот, обнюхав с любопытством все углы, видимо, пахнувшие  ещё  мышами,  немного покрутившись в ногах, выпрашивая подачку, вспрыгнул на  тёплую лежанку и улёгся там на дерюжку…

В эту  первую ночь в собственном доме  Наталка  и Сенька  спали на печи (кровати ещё не было),  а кот Мурзик  - на лежанке,  и всем было тепло и уютно…

21.

 

В один из вечеров Наташа, уже лёжа в постели, сообщила:

-А знаешь, Сень, у нас будет… маленький…правда, не скоро…

-Сенька  так и вскочил с постели:

-Неужели? А почему молчала? А сколько уже, а когда…?

Наташа засмеялась:

-Не  так быстро, где-то по весне…

И стали гадать: кто будет – мальчик или девочка, и как кого назовут. Сенька предлагал свои варианты, а Наташа – свои. Но потом договорились: «дадим имя сразу после рождения, давать имя раньше – плохая примета…».

Ближе к весне Наташа предложила Сеньке послушать: что «там» делает их малыш. Сенька несколько раз прикладывал ухо к животу, но ничего не услышал. Наташа смеялась:

-Это только мать слышит всё:  вот недавно он хотел повернуться, а вот сейчас -  «работает» ножкам, а вчера  головкой ударял в низ живота…

Когда Сенька уходил на  «службу», Наташа частенько   разговаривала сама с собой, смотрясь в зеркало:

«Ой, какая я стала некрасивая: такой живот большой, а лицо  в каких-то пятнах…интересно, нравлюсь ли я такая Сеньке… он всё молчит… правда, целует часто животик, где живёт наш маленький…ну, ничего,  уже  скоро…».

 

 

Глава третья. Рождение и … смерть  сына

22.

И вот это «скоро» наступило. Наташа почувствовала какие-то непонятные боли в спине и решила (судя по маминым рассказам), что «это» вот-вот начнётся.  Сеньки дома не было. Кое-как Наташа дошла до дома свекрови. Та по виду невестки и  её рассказу сразу всё поняла:  медлить нельзя. Собрав всё необходимое,  они потихоньку пошли в больницу. Встречавшиеся по дороге знакомые с понимающей  улыбкой здоровались. Но Наташе было не до них. В приёмном покое  принявшая сестра поинтересовалась: «не отошли ли воды?». Наталке было так плохо, что она вместо ответа только пожала плечам …

Роды были быстрые, Наташа почти не мучилась, родился мальчик,  а принимавшая роды акушерка даже похвалила её:

-Молодец, дочка, тебе с таким талантом только рожать и рожать. –

 Акушерка сразу дала взглянуть Наташе на своего первенца. Он был ещё в остатках крови, личико сморщенное и закрытые глазки, ротик приоткрыт.  Наташе показалось,  что он, её мальчик, такой маленький, крошечный,  но  уже сейчас  чем-то похож на своего отца. Сенька узнал о рождении сына от свекрови, которой  под вечер об этом сообщила знакомая акушерка. Рано утром он был  уже на ногах и почти побежал в больницу. Там никто толком не мог сказать, к какому окну нужно подойти, чтоб увидеть жену. Наконец, в одном из окон Сенька увидел  Наташу, стоявшую в халате, лицо её было бледным, а глаза улыбались.  Заметив Сеньку, она приоткрыла окно чуть-чуть,  застенчиво  и в то же время гордо улыбнулась и тихо сказала:

-Мальчик у нас, весь в тебя, скоро принесут на кормление… у меня всё нормально… Через дней пять буду дома. Сенька успел только пожать Наташе руку, как в палату, видимо, кто-то вошёл, и окно закрылось. Помахав на прощание рукой, Сенька поспешил на службу. Сослуживцы, прознав о молодом отце, стали поздравлять Сеньку и желали ему не останавливаться на этом.

Сенька никак не мог поначалу понять свои  появившиеся откуда-то непонятные  чувства из-за того, что  вдруг стал  отцом.  И он не стал искать никаких  объяснений своему состоянию -  ему было просто неимоверно радостно от того, что с ними теперь в доме будет маленький человечек – плод их совместной с Наташей любви.

Через неделю Наташа с сыном были дома. К этому времени знакомый столяр Иван Иванович, живший по соседству, изготовил люльку-качалку (свекровь называла её «колыской»). Ещё ранее этот же мастер сделал в долг два стола, один для кухни, а второй  - в зал. Столы были красивые: с резными ножками, а стол для зала был покрыт чёрным лаком и блестел зеркальным блеском.

Стали думать: как назвать сыночка. Свекровь настаивала дать имя по святцам: день рождения (5мая) совпадал с днём почитания преподобного святого Виталия, но Наташа решила по-своему, и Сенька согласился с её решением. Первенец был назван Владимиром. В этот год  многие называли своих сыновей этим именем. Это был год смерти  Ленина.

Рождение ребёнка вдохнуло в Наташу (и без того энергичную) столько  дополнительных сил, что Сенька просто диву давался;  она без его помощи всё успевала по дому: и обед приготовить, и постирать, и ещё даже что-то сделать на огороде.   Сенька с интересом смотрел на Наташу, как она управляется с малышом и не переставал удивляться: откуда женщины всё это знают, понимают, и умеют! Особенно Сеньке нравилось смотреть на жену и своего «наследника» (так выражалась мамка Ксеня) в момент кормления его грудью: парень был большой, требовал много молока, и Наташа прикладывала сына то к одной, то к другой груди, а он даже на этот маленький момент смены груди  уже пыхтел и выражал недовольство. А Наташа, улыбаясь, успокаивала:

-Не пыхти, сейчас, сейчас, ишь,  какой  нетерпеливый, весь в папку своего…

Сенька с восхищением смотрел на свою Наталку в такие моменты и никак не мог  ею налюбоваться:  после родов её маленькая девичья хрупкая фигура преобразилась и стала  ещё более привлекательней и манящей.

Мама Аня и свекровь  настаивали на крещении внука, но Наташа не дала согласия: «я же атеистка». Особенно возмущалась свекровь, и это возмущение  она нет-нет да и передавала в разных формах  сыну, на что Сенька только отмалчивался.

Весна была уже в самом разгаре, когда Сенька, придя как-то со службы, рассказал Наташе  о том, что он получил повышение по службе: назначен служащим в отдел демобилизации. Это была радостная новость: ведь с новой должностью будет и  повышенное  жалованье, и будет чем отдавать накопившиеся долги, да и в дом можно будет уже кое-что приобрести. А ещё Сенька рассказал: все теперь могут взять  в пользование, причём совершенно бесплатно, сколько угодно  земли.  Посоветовавшись, Наташа и Сенька тоже решили взять небольшой участок.  Участки нарезали на  национализированных землях, когда-то принадлежавших каким-то владельцам.  Для покупки лошади, телеги и  сбруи пришлось взять небольшой кредит в коммерческом банке. Плуг и  борону Сеньке дали соседи на некоторое время. Пахота у Сеньки долго не получалась: то возьмёт глубоко, то мелко, то огрехи оставит. Отец Арсена (они жили недалеко от полученного участка), наблюдая за работой Сеньки, давал наставления и, улыбаясь,  приговаривал:

-Ничего, ничего, тринадцатая борозда пойдёт уже лучше… Сколько раз сменил рубашку? Два? Мало! Вот когда семь раз – то это - в самый раз… это тебе не бумаги писать…

- Наташа, а когда что сеять, не опоздали ли?

- А это мама  больше всех знает, вот у неё завтра и спрошу…

-Деточки, не бойтесь,  не так вы уж и  опоздали,  картошка ещё успеет вырасти, хотя и конец мая, да и с  просом и гречихой  торопиться не след: уж очень их всходы боятся заморозков. Мы  просо обычно сеем, когда ласточки прилетают, а гречиху - аккурат сразу после дня св. Акилины, это в начале июня. Гречиха очень быстро растёт и зреет,  - так разъяснила мама Аня, она пришла в тот день посмотреть на внука.

 Так и сделали: хотя и с небольшим опозданием посадили картошку, посеяли  и забороновали гречиху и просо,  на посадку картошки пришла  помочь  свекровь с золовками. Наташа с Володькой на руках пришла посмотреть на сделанную мужем работу. Она удивилась: как это Сенька, не занимавшийся ранее такой работой, смог в такое короткое время всё это одолеть. Наташа внутренне гордилась своим мужем.

Забот же у Сеньки стал полон рот: чем накормить своего «помощника» - серого мерина, которого так и звали –Серый. Серый был умницей: хозяина слушался беспрекословно,  сразу понимал, что  от него хотят, какую работу ему нужно делать. А к хозяйке Серый относился вообще с какой-то особой любовью: мог положить свою голову на плечо Наташи и потереться об неё своей мордой, как бы благодаря  за поданный кусочек хлеба. Наташа удивлялась:

-Надо же, какой умный и  вежливый, вот только говорить не умеет…

А маленький Вовка в эти моменты, сидя на руках Наташи,   всё тянул ручки, как бы пытаясь погладить Серого. Когда же Сенька чистил и кормил своего помощника, то Вовка с любопытством наблюдал за этим и рвался с рук Наташи «помогать» своему папке. Наташа, удерживая  сына на руках, только и приговаривала:

-Погоди, погоди, вот вырастишь большой и тогда уж будишь папке своему помогать во всём.

Сенька, глядя на будущего «помощника», улыбался:

-Да, да, расти быстрей, а то, видишь,  твой папка не успевает всё делать. Вот скоро нужно ехать с Серым на прополку огорода, трава  уже пошла сплошняком после дождей. А там, гляди, и сенокос подоспеет. Ох, и заботушек я себе придумал…ну, ничего – все же ведь успевают…

Домашние дела Наташа делала быстро и часто одной рукой, а в другой держала Вовку, если он не спал в люльке. На огороде, что возле дома, особо делать было нечего: там был разработан только небольшой кусочек земли,  всего на  несколько грядок для зелени, на остальном участке   в июне ещё стояла вода. Глядя на эту лужу, Наташа, вздыхая, спрашивала себя:

-И когда это и кем эта лужа будет засыпана? А ещё ведь нужно посадить и деревья, и кусты... как это всё осилить?

Как-то во двор зашла  соседка Малка и, засмущавшись, извинилась, увидев Наташу,   кормящую грудью  сына:

-Вот я Вам, Наташа, принесла вашему сыночку молочка, наша коровка недавно отелилась, и бабушка Хая просила Вас угостить, – и,  замолчав от смущения на некоторое время,  продолжала, - Наташа, Вы не обидитесь на мой вопрос:  Вы, случайно, не из «наших», то есть – не из евреев ли?  Почему  я так спрашиваю: Вы такая чёрненькая, и, говорят, что у Вас отчество – Моисеевна…, -  Наташа  улыбнулась:

-Да нет, мы – русские, а отца, действительно, звали Моисеем, и он был православным и служил в церкви.

Наташа рассказала Сеньке о визите соседки и о произошедшем с ней разговоре, на что Сенька только улыбнулся:

-Трудно сказать точно, каких мы кровей, но и твоя мама и моя говорят: предки наши  - из казаков, а когда и откуда они здесь появились – разве кто упомнит…

Как-то Наташа, подсчитывая остатки Сенькиного «жалованья», завела такой разговор:

-Сень, тебе как-то предлагали вступить в комсомол и потом в партию, а ты отказался?

-Нет, я  и не отказался и не согласился. А почему ты такой вопрос задаешь?

-Я это к тому, что еле сводим концы с концами, а вот все наши партийные родственники уже на хороших и денежных должностях…

-Ах,  вот ты о чём… Я же тебе тогда сразу сказал: я не могу верить в Бога тайно и быть партийным только по документу. Так что если тебе это не нравится, то можешь подумать: нужен ли тебе такой беспартийный и с малым жалованьем муж.

Наташа так испугалась своего же начатого разговора, подошла с Вовкой на руках к Сеньке,  села рядом, вздохнула, улыбнулась, погладила его по курчавым волосам:

-Ну, что ты, папка, так зло с нами разговариваешь, это я так просто сказала, а ты сразу: «…нужен …тебе такой муж…». Ты мне  и Вовке нужен такой, какой  есть, не обижайся… Видимо, у всех  жизнь – разная:  у моих сестёр и брата жизнь -  своя, а у нас с тобой – другая…

-Я, Наташ, сам уже чувствую, что мне придётся уходить из военкомата. Там на большие и  денежные должности назначают только партийных. Да и об этом мне как-то уже снова намекал помощник комиссара, ведь это – военная организация, а там – ну, сама понимаешь… Наверно, пойду  учиться в «Сельхозшколу на дому», её осенью обещали открыть.

23.

Вот подошла сенокосная пора, и Сенька взял отпуск. Покос  всем военкомовским выделили в городище на тех местах, где ещё недавно было озеро, спущенное после разрушения плотины.  В один из дней Сенька, посадив Наташу и Вовку на телегу, поехали «на разведку». Этой весной луга  в городище были хорошо залиты водой из-за больших снегов, и потому травы там  выросли хорошие: в отдельных местах – по пояс. Наташа, давно нигде не бывавшая, с наслаждением ходила с Вовкой на руках по этому, пахнувшему мёдом, разнотравью.  Вспоминая название всех трав и цветов, какие в детстве собирала с подружками и сестричками, Наташа стала напевать песню, когда-то услышанную от мамы:

«…колокольчики мои,

цветики степные,

что глядите на меня,

тёмно-голубые…».

Вовка смотрел на свою маму и улыбался, словно что-то понимая…

-Сень, смотри:  мои любимые полевые нарциссы! Уже поздновато для них – ведь середина июля, а они сохранились в низинке … а вон – медуница, колокольчики и зорька клейкая, а дальше – смотри, смотри, там дальше – целое море ромашек! Ой, а ящериц сколько! Целая семейка, ишь, пригрелись  на бугорочке рядом с бессмертниками… Помнишь, Сень, как мы детьми им наступали на хвост, а они его сразу отдавали и сами убегали… Сейчас, Вовка, мы с тобой наберём  домой огромный букет…

-Наташа, смотри: какой кустик земляники! Ну-ка, попробуйте!... А вон там, помнишь, под горой,  раньше была  криница,  сейчас же пойдём  посмотрим: какая там водичка…

Сенька с Наташей долго ещё  любовались знакомыми с детства местами, пока не закапризничал Вовка…

- Пора домой – не перегреть бы нам малого…

-Да, едем, а завтра  по утренней росе начнём…

-Наташ, посмотри, сколько здесь лечебных трав от всяких, как говорит мамка, «хвороб»:  мать-и-мачеха, валерьян,  сон-трава, чакан, а вот они наши пахучие аир-пищёлки, а вон там – гнидная трава, горлянка… Нужно как-то с мамкой сходить да заготовить, она много других трав знает и меня подучит.  А Судынка наша уже успела обмелеть: жара стоит почти целый месяц… Наташ, а когда ты меня отпустишь на рыбалку? Почти два года я никуда не ходил, даже на Воронусу. – Наташа засмеялась:

-А это ты, папочка, спроси теперь у Вовки своего да у хозяйства, что взвалил на свои и мои плечи…

-Да, Наташ, забот у нас -  тьма… Ничего, вот Вовка вырастет, и будем с ним ходить хотя бы сюда, на Судынку, правда, рыбы здесь можно поймать разве что только для нашего Мурзика…

Домой ехали через ржаное поле, и здесь Сенька замурлыкал свою любимую:

«…всё васильки, васильки - синие, красные в поле,

помню: у самой реки я собирал их для Оли…»

-Папочка, про какую-такую Олю ты поёшь? У тебя теперь – Наташка, и больше никого не должно быть!

Сенька обнял Наташу, и они, остановив Серого, замерли в долгом поцелуе… А Вовка смотрел-смотрел на своих родителей и… разревелся…

24.

По приезде домой из городища Сенька пошёл  в отцовский сарай. Там всё лежало и висело в том порядке, как это было при отце.  Мамка Ксеня старалась этот порядок не нарушать,  словно чувствуя, что всё то, что там находится, когда-то может пригодиться. Она показала Сеньке, где висят косы, грабли, кольца и точила. Кос было несколько. Мамка стала рассказывать:

-Вон там лежат «пятёрки» и «шестёрки» - это для женщин или для мальцов. А тебе уже, конечно, нужно брать «семёрку» или «восьмёрку»: у них  захват побольше. Не забудь взять «лопатки», то есть точилки. Кольца и клинья – вон там на полке, там же «бабка» отбойная и молоточек к ней. Сень, я смотрю: все косы нужно отбить, лежат-то они уже сколько лет без работы. Попробуй отбить сам, а если не будет получаться, то позови соседа Тимку, он, хоть и глухой, но мастер по этому делу хороший.

К вечеру Сенька всё приготовил для косьбы, а  Наташа напекла блинов, сварила кисель, положила коврижку хлеба, бутылку молока и кусочек сала. Ещё было темновато, когда Сенька выехал со двора. В утренней тишине колёса  сначала звучно застучали по булыжной мостовой Погарской, недавно переименованную в Первомайскую, и,  чтобы не будить людей,  Сенька  почти сразу съехал на мягкую пыльную  обочину.  Ехать пришлось  кружным путём, через Нахаёвку: там пологий спуск, и можно подъехать прямо к месту покоса.

И вот Сенька на месте… Здесь уже были и некоторые Сенькины сослуживцы. Одни распрягали лошадей, другие - выставляли вешки на границах участков, а кто-то уже точил косу… Подъезжающие здоровались в полголоса, словно боясь нарушить утреннюю тишину.

-Роса нынче хороша! Легко коса пойдёт, - кто высказал своё мнение…

И вот все почти одновременно стали на свои участки  и… послышался лёгкий шорох от  срезаемой травы…

Коса хорошо резала по росной траве. Ближе к полудню косить стало тяжелей,  приходилось чаще точить. И почти сразу все косцы остановились…

-Перекур!

 Закурили и стали располагаться на завтрак, а потом, спрятавшись под тень телег, был объявлен «мёртвый час».  Но поспать не дали мухи и слепни, и  многие пошли ворошить скошенную траву.  К вечеру пала роса и косить стало легче. Косили дотемна, и многие, в том числе и Сенька, остались ночевать здесь же, чтоб поутру продолжить.

К полудню второго дня вся делянка была скошена, и  тут пришла помощь: мамка Ксеня привела своих дочек Таню и Нину. Сестрички Сенькины  ворошили скошенное, а мамка Ксеня стала внимательно разглядывать будущее сено для Серого…

-Сень, а вот эти травки нужно обязательно выбросить: Серому их есть нельзя, они ядовитые.

 Действительно, попались в сено ландыш, лютик, белладонна, пижма, вороний глаз и ещё какие-то травы. Мамка Ксеня показала эти травы, и все пошли их выбирать, благо они ещё не полностью высохли и были хорошо видны в разворошенных валках.

Через два дня сено было перевезено домой и досушивалось уже   во дворе, после чего Сенька сложил его на чердак сарая.

-Ну, вот, к зиме кормёжка Серому готова. Надо бы запастись ещё и овсом, -  вслух подумал Сенька, глядя на сложенное на сеновале душистое сено.

-Теперь тебе, Серый, нет работы аж до уборки гречихи и проса. Забот с тобой, друг мой, -  продолжал Сенька, поглаживая Серого по шее, - много: одной воды вон сколько выпиваешь, хорошо, что недалеко водить тебя к колодцу; да и лужок почти рядом, есть где пощипать травку тебе.

-Наташ, а какой умник наш Серый: вчера водил его на луг, так он так прошёл по межам, что нигде не оступился на чужие грядки. – Наташа рассмеялась:

-И впрямь, он умница,  ну, весь  - в хозяина!

-Смеётесь над папкой своим… Вот скоро зацветёт гречиха, а там, через месяц-полтора, и косить её можно.

-Да, заботы-работы надвигаются, но я тебе, Сень, пока ничем и помочь не могу: Вовка с рук не слезает, вот когда начнёт ходить – немного лучше станет. А сейчас его одного никак не оставить. Когда ты был на покосе, решила сходить в лавку –  привезли мануфактуру, уложила его спать  и сама побежала. Там – очередь… Прибегаю: а Вовка проснулся, орёт, защемившись между стойками люльки, я так и обмерла, мог бы  ведь и задохнуться. Мама твоя  и сестрички твои не хотят  с Вовкой сидеть, всё чем-то постоянно заняты: то  они в лесу, то – на рыбалке или с подружками…У моей мамы своё большое хозяйство…

-Ну, что делать, Наташа, подрастёт же когда-нибудь наш малыш, и всё наладится…

 

25.

В конце августа созрела гречиха, да и просо было уже почти готово. Сенька в отцовском сарае нашёл специальное для гречихи косьё с граблями. Косу поставил по совету мамки небольшую – «шестёрку».

-Ею легче будет косить, - разъяснила она.

Косить с граблями было непривычно и тяжело, но постепенно, делая частые передышки, косьба пошла. К вечеру всё было скошено, и за два раза, правда, уже в темноте,  перевезено во двор усадьбы. Обмолачивали цепами сразу же на следующий день.

-Вот и весь обмолот:  всего ничего – два мешка,  а сколько заботушек!.. Теперь нужно везти на крупорушку. Сень, а ты знаешь, где-то есть они работающие? Раньше их было много…

Через неделю подошла пора и на жатву проса. Оно выдалось  неплохим: высокое, с большими метёлками и мало поражённое головнёй. Помочь Наташе жать просо вызвалась свекровь. Вовку оставили на золовок Таню и Пашу. Жали и вязали в снопы целый  день, спешили закончить побыстрее: всё чаще небо заволакивали тучи. Уже в темноте Сенька укладывал снопы на телегу. Домой приехали далеко за полночь. Дома Наташа обратила внимание, что Вовка не спит и капризничает, потрогала голову, он горел весь огнём. Измерили температуру. Почти под сорок… Сенька побежал за фельдшером Зибницким, это здесь почти рядом, через пару домов, разбудил его уже спавшего…

-Наташа, у него, похоже, воспаление лёгких, сплошные хрипы в груди… пока сделайте компресс, а завтра  с утра сбегайте в аптеку, вот рецепт на кальцекс и стрептоцид, там просто больше ничего нет…

Всю ночь, не смыкая глаз, Наташа провела с Вовкой на руках. Жар не проходил, компрессы не помогали. Утром Сенька побежал в аптеку, выкупил лекарства по рецепту, взял ещё  и горчичников. Утром пришёл Зибницкий..

-Наташа, совсем плохо, не знаю, что посоветовать, сейчас же пришлю нашего доктора Некрасова.

Наташа, схватив Вовку из люльки, заметалась с ним по комнате как безумная, всё время что-то приговаривая… Сенька и фельдшер со страхом молча смотрели на  неё, не зная, что посоветовать….

В полдень пришёл доктор, послушав Вовку, только покачал головой…

-Надежда только на чудо: у него двухстороннее воспаление лёгких, выдержит ли детский организм… Кризис будет примерно через трое  суток, после него всё и  выяснится….

На четвёртую ночь Наташа, совершенно выбившись  к утру из сил, задремала… Сквозь дрёму вдруг  ей не стало слышно Вовкиного хриплого дыхания…. Она метнулась к люльке, схватила Вовку на руки… он уже не дышал… Наташа в безумстве заметалась с ним по комнатам дома. Она рыдала беззвучно, захлёбываясь слезами… Сеньки дома не было, он в этот день ушёл рано на службу: предстояли какие-то сборы допризывников… По пути на базар зашла в дом свекровь. Увидев обезумевшую невестку, она всё поняла: внука у неё больше нет…

Послали за Сенькой. Сестры долго не могли его найти. Увидев зарёванных Таню и Пашу, Сенька всё понял и, опережая сестёр, почти бегом примчался домой… Наташа с  телом сына в руках всё ещё металась по дому, мамка Ксеня сидела на стуле и что-то про себя, сквозь слёзы, причитала.  Сенька забрал у Наташи тело Вовки и положил его в люльку. Говорить Сенька ничего не мог, а только, подойдя к матери,  и, глядя ей в глаза, смог выдавить из себя:

-Мам, за что нам такое? – И, закрыв лицо ладонями, вышел из дома…

Тот же столяр, Иван Иванович, что Вовке делал люльку, сделал гробик. Он был такой маленький, что Сенька принёс его в руках. На кладбище Вовку повезли на телеге, запряженную Серым. За гробом шли все свои и соседи. Люди, стоявшие у ворот своих домов, крестились, провожая похоронную процессию. Наташа сидела около гроба и всё смотрела и смотрела на своего первенца…

Схоронили Вовку на бугорочке, меж двух берёз. Мамка Ксеня, глядя на маленький  холмик могилки внука, сквозь слёзы, промолвила:

-Красивое место, сухое…пойду  закажу панихиду… а ведь не крещёный он…

Поминки делали в доме свекрови. Наташа не нашла у себя сил пойти на них и осталась  дома. Мама Аня после первой поминальной рюмки сразу же ушла и оставалась с Наташей несколько дней.

Состояние тихого безумства  дочери страшило маму Аню, и она не знала, что предпринять. Никакие беседы и уговоры мамы, свекрови и Сеньки не помогали. На совет сходить в церковь и помолиться Наташа ответила резким отказом…

-Какой же это бог, если он забрал у меня сыночка…

Свекровь и мама Аня почти каждый день ходили в церковь и молили Бога о ниспослании здоровья  рабе божьей Наталье и о царстве небесном новопреставленному Владимиру.  В один из дней Наташа тихо сказала маме Ане:

-Мам, иди домой,  хочу побыть одна…

Днём Наташа почти не выходила из дома. А по утрам и вечерам, почти в сумерках, соседи часто видели её, бродившую по усадьбе… Все переживали за неё, но никто не знал, как ей помочь.

Наташа, оставаясь на целый день одна, перебирала в уме все возможные причины смерти её сыночка. И в один из дней она пришла к страшному выводу: это золовки виноваты в смерти Вовки, это они его раздели, когда ему было жарко, а он только-только заболевал, а вечером во дворе было уже прохладно… От этого вывода Наташе самой стало страшно. Кому сказать, с кем поделиться этой догадкой?  Наташа решила всё оставить  в себе,  но от Сенькиной семьи  эта мысль  отрезала её навсегда.

Отчуждение коснулось и самого Сеньки. Наташа никак не могла преодолеть себя и долго не допускала близости  с мужем. Она не знала, чем себя занять, всё валилось из рук… В один из дней, выйдя во двор, она вспомнила о луже, стоявшую каждую весну  на огороде до июня.  И теперь каждый вечер, как только начинало смеркаться, Наташа неистово бралась за работу: носила вёдрами землю с соседних участков и засыпала эту низину. К вечеру, безумно уставшая, она засыпала до утра, чего уже с ней давно не было. Такое истязание себя она продолжала до тех пор, пока земля не была крепко схвачена морозом. Сенька молча наблюдал за состоянием  жены, но решил не вмешиваться, зная её твёрдый и упрямый характер. Мама Аня, часто приходившая проведать дочь, несколько раз заводила с ней разговор о том, что нельзя  жить одними страданиями, что нужно продолжать нормальную жизнь.

-Ты что, доченька, хочешь, что бы Сенька от тебя ушёл? Подумай о новом ребёнке, это отвлечёт тебя от дурных мыслей и страданий.

-Нет, мам, я как подумаю, что и со вторым произойдёт такое же, просто жить не хочется, не знаю, когда это кончится. Никто мне не нужен, а Сеньку я не держу…

С наступлением зимы состояние Наташи не улучшилось. Отвлекалась она только на заботы по уходу за Серым да на  борьбу со снегом, которого в эту зиму было хоть отбавляй. По улицам люди ходили по траншеям, прорытым в снегу на тротуарах, а возле домов намёты были такие, что порой из окон ничего не было по утрам видно. После такой «снегоборьбы» Наташа приходила и  в изнеможении и ложилась на лежанку. Сенька, придя со службы, сам начинал готовить  еду. За  столом ужинали молча. В один из таких вечеров у Наташи не выдержали нервы и она, разрыдавшись, бросила на пол ложку, вилку и тарелку…

-Сень, ну, что ты молчишь? Ты  же знаешь, почему я молчу, а почему ты ничего не говоришь?  Посоветуй хоть что-нибудь… Ну, купи мне, что ли, по весне поросенка или тёлочку… может, я как-нибудь отвлекусь… А Серого продай, не нужны мне эти поля, из-за них сына потеряли… А может мне пойти работать… А что я умею делать…только грамотно писать…что-то я чушь какую-то плету… ой, только бы не сойти с ума…

По весне, когда оттаяла земля, Наташа опять с неистовой силой взялась за засыпку  огородной лужи. Руки  у неё были в сплошных мозолях. Она бинтовала их и принималась за работу снова и снова.  Никакие уговоры мамы Ани, Сеньки и  свекрови на неё не действовали…  Сенька уже стал периодически подумывать о разводе, но вспоминая, как красиво у них всё начиналось, как они купались в своей любви, отбрасывал эту назойливую  мысль.   Такая угнетающая обстановка в этой молодой семье продолжалась несколько лет…

Как-то зашла к ним во двор, когда Наташа была одна,  девяностолетняя подруга свекрови – Фаминишна.  Она села рядом с Наташей на крыльцо, и, немного помолчав,   тихо-тихо сказала:

-Нельзя, девочка моя, так вот себя изматывать себя и своих близких,  у тебя только-только начинается жизнь. Я схоронила пять своих деточек. Я понимаю, как тебе тяжко. Мне также было тяжко  в такие моменты, но становилось сразу легче, когда  рождалось  новое дитя…

 

         Вместо  эпилога

Только через семь  лет после смерти Вовки  в этой семье родился ребёнок – девочка, а в канун войны у Наташи и Сеньки было уже четверо детей.  Говорили соседи, что  все они уже были крещёные…

P.S.  У прототипов  героев этой повести – моих родителей - была ещё долгая жизнь: ведь им к началу войны было всего-навсего по сорок. Впереди была жизнь семьи в оккупации, фронт и ранение  отца,  и труднейшие послевоенные годы… Возможно, потомки мои продолжат «реставрацию» жизни моих героев: Сеньки  и Наташи. Уже сейчас с помощью интернета можно проследить боевой путь 6-й роты 51-го гвардейского стрелкового полка, в котором служил мой отец. Этот полк был в составе 18-й армии, которая штурмовала Восточную Пруссию и Кёнигсберг. А если взять  более отдалённые времена:  в архивах найдены сведения о том, что род наш по одной из линий – из казаков…Так что есть возможность (если будет желание), подкорректировать составленное мною родословие…Итак, успехов Вам – дорогие мои потомки…

Таллин – Мглин, Эстония – Россия, 1924 - 2010 гг.