НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ АВТОРЕ
Жигальский Геннадий Павлович - родился 15 апреля 1939 г. в селе Нивное, Суражского района, Брянской обл. Окончил физический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в 1962 г. и аспирантуру МГУ в 1967 г.
Кандидат физико-математических наук (1967), доктор физико-математических наук (1993).
С 1967 г. по 1973 г. работал в НИИ Точной технологии, где руководил отраслевой контрольно-измерительной лабораторией (п/п приборов и ИС). В МИЭТе работает с 1973 г. С 1976 г. - в должности доцента, а с 1994 г.- в должности профессора. Имеет ученое звание профессора (1998).
Награжден тремя медалями, в их числе Юбилейная медаль "За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня Рождения Владимира Ильича Ленина " (1970 г.), и знаком “Почетный работник высшего профессионального образования РФ” (1999 г.). Биографические данные включены в престижные Международные издания
Жигальский Геннадий Павлович
Живая память
(К 35-летию Победы над фашистской Германией)
Чем дальше уходит от нас время со дня Победы, тем сильнее ощущаешь ту щемящую боль, которую всегда вызывают воспоминания о войне, ощущаешь подвиг тех, кто отдал свои жизни за то, что мы сегодня живем вот уже 35 лет под мирным небом счастливо и спокойно. Тридцать пять лет мы живем без войны. Наши дети не знают, как свистят вражеские пули, как рвутся снаряды. “Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней?..” – это слова Л.Н. Толстого о детстве.
А что может рассказать о своем детстве наше поколение, вошедшее в жизнь перед началом Великой Отечественной войны? Для многих моих сверстников детство начиналось под бомбами. Мне не было и двух с половиной лет, когда война подошла к родному порогу и наше село было оккупировано фашистами. Это село Нивное в Брянской области. Таким образом, мне пришлось стать оцевидцем и живым свидетелем тех не забываемых дней и событий, когда советские люди вели непримиримую борьбу с гитлеровскими захватчиками.
Казалось бы, вряд ли что-либо может помнить ребенок трех-четырех лет? Но могу сказать с полной уверенностью, что у тех, кто пережил эти страшные годы, воспоминания о войне никогда не померкнут в памяти. Те суровые годы войны нельзя было не запомнить даже в таком возрасте. Есть даты, отталкиваясь от которых, можно восстановить в свой памяти и последовательность происходящих событий. Правда, многое из того, что я увидел и запомнил в те трагические дни, по-настоящему, осмыслил и понял лишь гораздо позже.
В наше село приходили красноармейские похоронки. Взрослые плакали, а мы дети с детской беспечностью передавали друг другу услышанные от взрослых обстоятельства гибели наших дорогих родственников и земляков, которые указывались в похоронках. В те годы, практически, в каждом доме были дети моего возраста. Сам я не видел этих похоронок. Да и читать в то время я не умел, а только слышал обо всех этих трагедиях от взрослых или от своих сверстников. Вместе с тем в памяти моей эти события сохранились навсегда. Я помню, как переживала моя двоюродная тетя Ольга, когда узнала из похоронки о гибели своего мужа. У нее было две дочери: Мария - моего возраста, и Валя - на полтора года моложе нас. Наши дома стояли близко, и я, практически, каждый день бывал у них. Там мы дети играли и общались. Другие мои сверстники мальчишки, с которыми мы бегали по улице, также жили рядом на центральной улице села. Далеко от дома уходить нам не разрешали.
Большинство домов в нашем селе имели всего одну комнату. Так было и у тети Ольги. Вход с улицы в дом и в сарай у нее был один. При этом левая дверь в пристройке вела в дом, а справа размещался сарай. Там находилась корова, свиньи и куры. А в комнате под окном напротив входной двери стоял большой сундук для разных вещей. В левом углу, как во всех домах, висела икона, укрытая сверху рушником. У тети Ольги была икона Божьей Матери с Младенцем. Здесь же под иконой стоял обеденный стол. Нас детей приучили молиться Богу перед каждой трапезой и перед сном. Мы даже знали наизусть некоторые Молитвы.
Тетя Ольга иногда угощала меня хлебушком. В то время хлеб для нас был большой редкостью. Может быть, поэтому мне и кажется, что ничего более вкусного в своей жизни я не пробовал. Помню разговоры у нас в деревне, что ее муж перед уходом на фронт заготовил целый сундук зерна. Тетя Ольга молола это зерно с помощью ручной мельницы, а затем выпекала хлеб в русской печи на поду.
Помню, как однажды я зашел в дом тети Ольги, и почувствовал необыкновенно вкусный аромат хлебушка, который она только что испекла и положила на стол, укрыв его полотенцем. Я был очень голоден и попросил у тети Ольги кусочек хлеба, на что услышал в ответ: “И как только не стыдно просить хлеба при живом батьке”. (Замечу, что в нашей деревне речь состояла из смеси русского, белорусского, украинского и польского языков. Например, отца называли батькой, мать – маткой, картошку – бульбой, лицо – мордой, дом – хатой и т.д. И многих русских слов при общении мы совсем не использовали, да мы их и не знали. И что интересно, в каждой соседней деревне существовал свой диалект. Поэтому по говору можно было сразу определить, из какой деревни тот или иной житель). Лишь позже я понял, что тетя Ольга сказала мне эти слова только в воспитательных целях, поскольку она меня тут же угостила хлебушком. Но сказанное ей закрепилось в моем сознании на всю жизнь. После этого дня я никогда и ни у кого больше не просил поесть, ни в детстве, ни в более зрелом возрасте, каким бы голодным я не был. А если кто-то и спрашивал у меня, хочу ли я есть, то на этот вопрос я всегда отвечал отрицательно. Настолько сильны впечатления раннего детства.
После оккупации нашей местности в селе Нивное и соседней небольшой деревушке Федоровке в начале 1942 г. была создана подпольная группа из 8 человек по борьбе с врагом. Моя мама (Жигальская Клавдия Филипповна) вместе с тетей Марией Тимофеевной Поповой (сестрой отца) вошли в эту группу и не порывали с ней до дня своего ареста. Группа патриотов установила тесную связь с партизанским отрядом. Подпольщики осведомляли партизан о дислокации немцев и о местах размещения немецких частей и военной техники в нашем селе. Выполняли подпольщики и другие поручения партизан. Между ними была установлена консперативная переписка с помощью записок, написанных тайнописью. На вид эти записки были чистыми листками бумаги пока их не намочишь. И только после этого на них проявлялся текст, который можно было прочитать. Когда же листок высыхал, текст снова исчезал.
Уже после войны, в более поздние годы отец показал мне место между селами Нивное и Высоко-Селище, куда связные партизан клали записки подпольщиков. Это было дупло огромного старого дуба, который стоял на окраине луга вдали от других деревьев. Дуб был очень приметен. Отсюда же связные получали и задания от партизан.
Нивнянские подпольщики использовали для связи с партизанами и другие тайники. Помню, как уже после освобождения нашей местности я нашел в канаве напротив нашего дома через дорожку, в траве среди камней две консервные банки, одна из которых закрывала другую. Я очень обрадовался своей находке, поскольку теперь я мог складывать в эти банки мелкие камешки, с которыми мы дети играли. Например, в игру, в которой нужно было угадать, в какой руке твой партнер спрятал камешек, после чего ты его выигрывал или проигрывал. Как потом я узнал от папы, это был тайник для донесений подпольщиков. Замечу, что при такой конструкции тайника записки были защищены от дождя. Лишь позже пришла ко мне мысль, что, может быть, и моя мама пользовалась этим тайником, когда передавала нужные сведения партизанам или получала от них задания. Полагаю, что и партизаны бывали здесь ни один раз.
Не исключено, что это был главный тайник партизан и их связных в с. Нивное и д. Федоровка, через который партизаны получали и передавали все важные сведения. Очень уж выгодное было место расположения этого тайника. Он находился на окраине села Нивное, на берегу реки Нивнянка, за которой протекает река Ипуть, и кроме того, он был расположен на самом краю Нивнянского луга, пройдя через который и, затем преодолев реку Ипуть, сразу попадаешь в непроходимый лес, где и располагался партизанский отряд. Вместе с тем на другой стороне дороги от канавы с тайником было только три дома. Это родительский дом, стоявший точно напротив этой канавы через дорожку переулка. А ближе к лугу было еще два дома: это дом моего двоюродного дедушки Ивана с его женой и дом их дочери Ольги, моей двоюродной тети. А с другой стороны дорожки, где находилась канава, домов не было. Так что в ночное время сюда никто не заходил и не мог увидеть связных, самих нивнянских подпольщиков или партизан, пришедших за сообщениями к этому тайнику.
По имющимся сведениям подпольщики и их связные работали во всех населенных пунктах между селом Нивное и районным центром, г. Сураж. Между этими населенными пунктами были села: Высоко-Селище, Новый Дроков, Овчинец. Подпольщики работали также в деревнях, расположенных и за другим концом Нивного, и прежде всего, в деревне Федоровка. Полагаю, что между каждым из этих пунктов также имелись свои тайники, через которые передавалась нужная информация между селами по цепочке. Только до сих пор остается загадкой, кто конкретно организовывал все действия Суражских подпольщиков. Конкретное имя этого героя нам не известно.
А теперь раскрою секрет тайнописи, уж коли я о ней упомянул. Все очень просто. При записи информации берут два листа любой чистой бумаги. Один лист мочат в воде и кладут на стекло или на зеркало. Затем его покрывают сухим листом бумаги, на котором и пишут нужный текст обычным простым карандашом. При этом на мокром листе проявляется эта запись. А после его высыхания никаких следов записи на нем не остается. Чтобы прочитать написанное, лист нужно намочить.
Подпольщикам помогали подростки. Одним из них был мой двоюродный брат Синенок Матвей (1929 г.р.) (сын родной сестры папы Ульяны), которого я и попросил написать свои воспоминания о войне. Приведу некоторые строки из воспоминаний Матвея, написанные им в марте 1980 г., о работе Нивнянских подпольщиков в те суровые дни. В частности, о конкретных делах моей мамы и тети Марии, которые ему были известны, Матвей пишет: “Это они передали партизанам часть спасенных Клавдией Филипповной медикаментов. Это они указали партизанам место, где при отступлении наших бойцов был зарыт станковый пулемет с патронами. Это они указали место, где был сложен тол от разряженных нами, подростками мин у берега Ипуть. Работу свою Мария и Клавдия вели не в одиночку, а в тесной связи со своими Федоровскими товарищами по борьбе, что я узнал уже позже”. Отмечу, что моя мама работала до войны фельдшером-аккушеркой в Нивнянской больнице.
Тол партизаны использовали для изготовления мин, которые устанавливали на дорогах между населенными пунктами или вблизи мест парковки немецких транспортных средств, где затем на минах и подрывалась вражеская техника.
А вот еще строки из воспоминаний подростка Синенок Матвея: “Что касается меня, то мои действия сводились к следующему. Узнавать сколько приехало немцев, чужих полицаев, французов, мадьяров, власовцев и прочей сволочи, где и сколько их остановилось. Пользуясь своим мальчишеским любопытством, я выполнял их задания. У нас в сарае всю зиму находились четыре лошади, и два француза за ними ухаживали. Однажды зимой 1943 г. пришел к нам француз и сказал, что завтра все французы поедут в Ботаево на партизан. Он как бы предупредил, чтобы не смогли использовать меня как извозчика. Я немедленно сообщил об этом Марии. И как выяснилось потом, при приезде французов в Батаево, там партизан уже и след простыл. Надо сказать, что французы ненавидели войну, Гитлера и его банду, в частности”. По-видимому, в этот раз партизаны не были готовы к тому, чтобы дать достойный отпор врагу. А вот в другой раз по вспоминаниям Синенок Матвея все было иначе: “Еще один случай, происшедший весной 1943 г., когда партизан предупредили о готовящейся против них операции. Тогда партизаны встретили врага в районе Крутояра, и немцы с полицаями привезли обратно трупы.”
“Не миновал этот водоворот и меня, – как пишет Матвей, – забрали меня власовцы, дали какую-то лошадь с телегой и вместе с другими односельчанами погнали извозчиками. Помню, как переправились мы у Крутояра вплавь через Ипуть и к вечеру приехали в село, кажется, Николаевку, по-моему – это Выгонический район. Короче говоря, мы извозчики оказались на положении заложников. Везде, где только мог видеть глаз, были немцы, полицаи и власовцы. Назавтра погрузили семьи на подводы и уехали в сторону Рословля.
То, что увидел я в этих местах, не забыть никогда. Немцы жгли все, что могло гореть, убивали всех при малейшем подозрении сбежать или даже по естественной надобности отойти в сторону. Не помню уже, сколько дней мы добирались до Рословля. На ночных привалах нас плотным кольцом окружали конные полицейские. Нас никто не кормил, и спасибо тем людям, которых мы везли. Они делились с нами, чем могли, хотя надежды на лучшее у них не было, да и мы не знали еще своей участи, хотя власовцы и обещали, потом отпустить нас домой. Несмотря на такое плотное кольцо окружения, партизаны воевали. Помню, в районе Ершичи наш обоз обогнали две автомашины с немцами. И только отъехали от нас метров 100, как обе наскочили на партизанские мины. Потом мы каждое утро видели, как немцы гнали местных жителей, распределенных по всей ширине дороги, впереди себя от одной деревни к другой. Но партизаны все равно ухитрялись ставить мины и подрывали вражескую технику”.
Моя мама снабжала партизан медикаментами и даже лечила их на дому. Мама оказывала также медицинскую помощь и жителям с. Нивное. При выходе в село она одевала темный пиджак и вешала через плечо медицинскую сумку с лекарствами, на которой был изображен большой красный крест. Иногда она брала меня с собой. В таких походах по селу она держала меня за ручку, или я держался своей рукой за карман ее пиджака. Полагаю, что при этом мама собирала еще и необходимую оперативную информацию для партизан.
Вспоминаю, как однажды мама взяла меня с собой и мне пришлось поработать в роли маленького разведчика. Когда мы с мамой проходили мимо Нивнянской школы, вдруг через щели в заборе я увидел мотоциклы с колясками, стоявшие вдоль всего здания школы. Я начал их считать вслух. Научила меня считать моя двоюродная сестра Синенок Паша (сестра Матвея), когда мне было еще 3 года. Мама услышала мой счет и спросила, что я считаю, поскольку со своего роста из-за густых крон высоких деревьев она не могла видеть эти мотоциклы. Я ответил на ее вопрос. После чего мама мне сказала, чтобы я посчитал их про себя, а потом она меня проверит. Я включился в игру и очень внимательно посчитал все мотоциклы, стараясь не ошибиться. Я не мог тогда и подумать, что маме эти мотоциклы не были видны. Потом я увидел еще две автомашины и тоже сказал о них маме. Думаю, что эти сведения уже ночью были у партизан.
Мама с тетей Машей спасли жизнь политруку Красной Армии Новикову Федору Павловичу. Изложу кратко, как это произошло, воспользовавшись рассказами отца и воспоминаниями Синенок Матвея.
Группа бойцов Красной Армии из четырех человек выходила из окружения. Возглавлял эту группу политрук Новиков Федор Павлович. Зайдя рано утром в деревеню Гордеевка, они увидели в одном из огородов немецкую бричку и немцев, копающих чужую картошку. Немцев было трое. Решение возникло немедленно: нужно уничтожить немцев и захватить их бричку. Граната, несколько выстрелов и все, казалось, закончилось благополучно. Но в этой деревне жили оккупанты и уже успевшие продаться немцам полицаи. Началась стрельба, и затем преследование смельчаков. Двое наших солдат были убиты, когда недалеко от них уже был спасительный лес. Политрук приказал оставшемуся в живых солдату отходить в лес, а сам прикрывал его. Когда тот был уже в безопасности, начал отход и сам политрук под прикрытием своего товарища. После нескольких перебежек политрук получил тяжелое ранение в пах разрывной пулей. В таком состоянии он был пленен.
После захвата в плен политрука Федора Павловича немцы с полицаями два дня возили его по соседним селам на конной бричке (неизвестно, в связи с чем они это делали), пытаясь получить от него какие-то сведения. Но политрук молчал. Большая потеря крови давала знать о себе, а если он и приходил в сознание, то тоже молчал. В октябре 1941 года, проезжая через с. Нивное и видя, что от политрука они ничего не добьются, да и жизнь его уже висела на волоске, немцы решили от него избавиться. С этой целью они свернули с главной дороги (ее у нас называли шляхом) в наш переулок, который был самым коротким, и уже с начала въезда в него открывался вид на Нивнянский луг. Свою бричку немцы остановили рядом с родительским домом возле канавы (той самой канавы, где я после освобождения нашей местности нашел тайник для партизанских записок). Мама, увидев бричку с людьми, которые что-то громко обсуждали, выглянула из калитки на дорогу, надеясь узнать, что там происходит. Телега полицаев стояла в нескольких метрах от мамы. И тут она увидела ужасную картину. На ее глазах полицаи сбросили человека с телеги в канаву и закричали: “Закопать и не хоронить. Ведь это комисар!”, – так написано в воспоминаниях Матвея. Эти слова я запомнил и из рассказов папы.
Далее приводятся подлинный текст воспоминаний Синенок Матвея, с моими пояснениями: “Дождавшись сумерек, две комсомолки, две патриотки своей Родины Жигальская Клавдия Филипповна – аккушерка сельской больницы и Попова Мария Тимофеевна – служащая сельпо, подобрали почти безжизненное тело политрука, спрятали его и начали борьбу за его жизнь”. Замечу, что политрука перенесли в наш дом, поскольку он был расположен совсем рядом с канавой, в которую его сбросили полицаи. “Через несколько дней жизнь политрука была уже вне опасности. А через несколько месяцев Федор Павлович встал на ноги. Первая его мечта – это борьба, уход к партизанам. Но связаться с партизанами в начале 1942 года было не легко”. Поэтому сразу отправить Федора Павловича к партизанам не представлялось возможным. Некоторое время он тайно жил в нашем доме. А когда пребывание Федора Павловича в селе стало для него опасным, политрука переправили и поселили в бане, принадлежащей некому Чеботареву, которая находилась у самого леса (с другой стороны с. Нивное по отношению к реке Ипуть). При этом со стороны поля к бане не было никакого подхода (все было покрыто снегом). А подход к ней был только со стороны леса. Хозяин бани заготовил много дров, которыми можно было топить печь. После отступления наших войск Синенок Матвей нашел наган с несколькими патронами и отдал его Федору Павловичу. Политрук прожил в бане до апреля 1942 г. Пищей Федора Павловича снабжали свои люди при очередной поездке в лес за дровами или под видом такой поездки. В условленном месте оставляли мешок с продуктами, куда клали и записки. А когда подпольщики с. Нивное и д. Федоровка установили надежную связь с партизанами, его отправили в д. Крутояр, где он встретился с партизанами и попал в их отряд.
После освобождения нашей местности Федор Павлович вернулся в действующую армию и благополучно прошел всю войну. После войны он писал письма отцу. Папа мне читал эти письма. Затем связь с ним оборвалась. Многие годы я берег письма Федора Павловича. К сожалению, не смог я сохранить их до наших дней. А хранил я его письма вместе с письмами моего дедушки (отца матери), положив их под выдвижной нижний ящик гардероба. И однажды, когда я захотел их достать, вместо писем (какой ужас!) я обнаружил там бумажную труху, в которую мыши превратили все дорогие для меня письма.
Не могу здесь не вспомнить и о судьбе наших защитников, которые попали в плен к фашистам. Так, отец Синенок Матвея (Николай) был пленен в первые же месяцы оккупации нашей местности и проработал в Германии до окончания войны. А по возвращении на Родину его судили, и почти 10 лет дядя Николай провел на каторжных работах в лагерях Дальнего Востока, где он потерял свое здоровье. В частности, после болезни цингой он лишился зубов. А его четверо детей выросли без отца. Дядя Николай рассказывал мне о военных действиях в первые месяцы войны уже в 1954 году, когда его реабилитировали, и он вернулся в родное село. Я узнал тогда от него, что при отправлении на фронт в начале войны им выдали по одной винтовке на двух солдат. Да и патронов было очень мало. А когда они пытались выйти из плотного кольца вражеского окружения, у них не осталось уже ни одного патрона. Фашисты не расстреляли дядю Николая, как коммуниста, при его захвате лишь только потому, что солдат – его напарник по винтовке посоветовал ему закопать в землю под сосенкой партбилет. Чудом он успел это сделать, до того как немцы их пленили.
Незадолго до освобождения нашей местности летом 1943 года местная полиция напала на след подпольщиков из деревни Федоровка. Подпольная группа была раскрыта. Как пишет селькор В. Иванцов в газете “Восход” от 17 сентября 1974 г. в статье “Павшие остаются молодыми”, “Первой узнала о готовящейся над друзьями беде Клавдия Жигальская, до войны работавшая акушеркой. Война научила эту женщину второй профессии - разведчицы. Рискуя жизнью, передала она в Федоровку последний приказ: ночью всей пятерке уходить в лес!”.
К сожалению, не успели федоровцы уйти от палачей. Дом подпольщицы Ефросиньи Винниковой полицаи оцепили еще до наступления вечера. И лишь успела она шепотом сказать свою просьбу братишке Пете: передать партизанам важное донесение, которого они ждали, как через несколько минут после этого Ефросинья была схвачена. Трагичной оказалась судьба и других Федоровцев. А вскоре мою маму и тетю Машу в одну из ночей тоже схватили гестаповцы вслед за подпольщиками из деревни Федоровка.
Помню раннее летнее утро, когда меня разбудила няня Ульяна и сказала: “Пойдем на встречу с мамой”. Я не знал тогда, где была моя мама. О ее аресте, конечно же, мне ребенку ничего не говорили. А ее арестовали несколькими днями раньше. Оказалось, что в то утро гестаповцы решили угнать Нивнянских и Федоровских подпольщиков пешком в тюрьму г. Суража (районный центр), который находится в 25 км от с. Нивное. И родственникам разрешили с ними проститься.
Хорошо помню то место в центре села Нивное, у колодца с журавлем, откуда угоняли подпольщиков в Суражскую тюрьму. Когда няня Ульяна привела меня к этому месту, я встретился с мамой. Там было много людей, которых окружала конная полиция. В то утро я провожал свою маму в последний путь и видел ее в последний раз. Помню, как мама обнимала меня, целовала и плакала, осознавая все происходящее. Только я не мог понять тогда, почему плачет мама. Не мог я оценить тогда и всю трагедию случившегося. После ареста матери я остался жить с няней Улей в родительском доме. Она приходилась мне также двоюродной тетей.
Некоторе время Нивнянских и Федоровских подпольщиков держали в Суражской тюрьме. А затем их перевели в Клинцовскую тюрьму (в г. Клинцы), где находились и другие арестованные подпольщики из разных мест нашего района.
В течение нескольких недель патриотов пытали. Стойко держались на допросах подпольщики. Никакие нечеловеческие пытки, угрозы и голод не смогли сломить мужественных нивнянцев и федоровцев. Фашистам так и не удалось вырвать у них признание о деятельности их подпольной группы, узнать от них имена других участников и связных (поэтому в Нивном гестаповцы больше никого не смогли арестовать). И тогда фашистские головорезы начали готовить карательную операцию против детей подпольщиков, решив устроить пытки над маленькими детьми на глазах у их матерей, чтобы те при виде этого зверства заговорили и дали показания, которые от них так хотели получить наши враги.
Страшно об этом даже и подумать, но фашистские изверги хотели заставить заговорить подпольщиков, прибегнув к издевательствам над их малолетними детишками. О готовящейся расправе над детьми подпольщиков узнали партизаны через своего человека, внедренного в фашистское логово. По имеющейся у моего отца информации в Клинцовской тюрьме среди фашистов работал наш разведчик. Как мне рассказывал папа, именно этот разведчик сумел передать сообщение партизанам о том, что гестаповцам из с. Нивное дано указание привезти детей подпольщиков в Клинцовскую тюрьму, после того как тюремщики не смогли получить нужной им информации от заключенных.
Полагаю, что этот разведчик передал информацию об опасности, которая возникла для детей подпольщиков, вначале подпольщикам г. Суража, а затем она по цепочке была передана в с. Нивное. Ведь телефонной связи у подпольщиков не было. К сожалению, нам до сих пор не известно имя разведчика, который сообщил партизанам о необходимости срочно спасать детей подпольщиков.
В начале сентября еще до рассвета двое партизан пришли в наш дом и забрали меня. Возможно, что именно эти партизаны приходили и раньше в наше село за записками, положенными в тайник в канаве возле нашего дома. А когда наступил рассвет, в это же утро, буквально через два часа, за мной пришли гестаповцы (это мне рассказала няня Уля), но меня в Нивном уже не было. До гестаповцев информация, по-видимому, дошла позже, чем до партизан. Так партизаны спасли мне жизнь. А няня Ульяна сказала гестаповцам, что меня еще раньше куда-то забрал отец, а куда он увез, она не знает. С тем гестаповцы и ушли. За некоторое время до этого дня увезли из с. Нивное и сына тети Маши Владимира в с. Душатино к бабушке. Это сделал его отец Георгий, хотя он тогда еще и не знал о готовящейся расправе над детьми подпольщиков.
Я хорошо запомнил то предрассветное утро. Помню, как партизаны несли меня на руках, а иногда я шел и своими ножками. До расположения партизанского отряда, который находился за рекой Ипуть, нужно было преодолеть расстояние в несколько километров. На берегу реки Ипуть со стороны Нивного меня ожидал отец, который после выхода из окружения вернулся в родное село, а затем ушел в партизанский отряд. К счастью, папе удалось избежать плена. Помню, как отец на руках перенес меня через реку Ипуть. Однако, до сих пор остается для меня загадкой, почему незнакомые партизаны пришли за мной в деревню, а не отец. Таков, по-видимому, был приказ командира отряда.
Так я попал в партизанский отряд, действующий в районе деревень Луговец и Тонконоговка. В партизанском отряде я пробыл три недели, до дня освобождения нашей местности от фашистов. Вначале жили в крестьянской избе, затем в лесу в землянке, где была печка. Спали на деревянных нарах с какими-то подстилками вповалку, не раздеваясь. Под голову я подкладывал свое пальтишко. Помню, каким вкусным кулешом-похлебкой, сваренным на печи в землянке, меня кормили партизаны. Этот кулеш ели деревянными ложками из общего котелка.
И я не единственный среди детей подпольщиков, которые были спасены благодаря нашему разведчику. Была спасена и дочь Федоровской подпольщицы Ефросиньи Винниковой. Приведу некоторые сведения из статьи “Павшие остаются молодыми” селькора В. Иванцова.
Не добившись показаний от Ефросиньи Винниковой, фашистский офицер дал указание своим пособникам захватить ее ребенка, чтобы затем устроить над ним издевательства на глазах у матери. “Она тогда бы в миг заговорила!” – ревел фашистский офицер. Но “Добрые люди укрыли, как родную, приютили, кормили дочурку Ефросиньи. Напрасно искали ее немецкие холуи. После войны сироту взяли родственники в Москву, вырастили ее, выучили и сыграли свадьбу. Иногда она приезжает погостить в родные места, послушать страшную быль о незабываемом.”
Cамое страшное из всех моих воспоминаний тех дней, которые я провел в партизанском отряде, – это наш выход из окружения. В течение трех суток без пищи и питьевой воды (что узнал я позже от отца) партизаны прорывали вражеское кольцо, проходя через болота, под непрерывным обстрелом. Меня нес отец, прикрывая от вражеских пуль своим телом. При переходах на открытом месте папа использовал плащ-палатку зеленого цвета, которая маскировала нас в зеленой траве от саперов с кружащих над нами самолетов. Как рассказывал папа, я совсем не плакал и лишь иногда просил пить. У отца была маленькая фляжка. Он ее постоянно заполнял болотной водой, которая нас и спасала.
Очень хорошо помню рассвет, когда мне приснился страшный сон. Я закричал, и тут же проснулся, а кругом стояла непривычная тишина, не было больше видно ослепительного света ракет и не было слышно взрыва бомб, сбрасываемых до этого с кружащих над нами самолетов.
Вскоре, 25 сентября 1943 года, после обеда Красная Армия освободила
г. Сураж и с. Нивное. Хорошо помню, как рано утром на следующий же день после освобождения нашего села партизан Гена (он называл меня тезкой, от него я и узнал это слово) отвозил нас с отцом в родное село Нивное на мотоцикле с коляской, где я сидел. Полагаю, что мотоцикл был трофейный. (После я ничего не слышал о судьбе этого партизана Гены). Путь лежал через луг. который буквально был усеян телами погибших воинов-освободителей. Иногда приходилось даже останавливать мотоцикл, чтобы объехать тела павших солдат. Больно сейчас об этом вспоминать.Так меня привезли в родительский дом, откуда три недели назад партизаны забрали в партизанский отряд. И я снова стал жить с няней Улей. А отец сразу же уехал верхом на лошади в Суражский Райвоенкомат для регистрации своего прибытия. Здесь его взяли на работу в качестве военного писаря по оформлению документов. До начала войны отец работал в Нивнянской средней школе учителем начальных классов, так что с офографией он был хорошо знаком.
Как я уже отмечал, дом наш располагался на пригорке в переулке, который отходил от центральной улицы села Нивное и вел к реке Нивнянке, протекающей через луг. И лишь с одной левой стороны этого переулка стояло три дома. А из калитки нашего дома и из его окон открывался вид непосредственно на Нивнянский луг. Поэтому в течение нескольких дней я видел этот луг, усеянный телами наших солдат, пока их не собрали женщины и подростки (здоровых мужчин в селе не осталось) для захоронения в Братской могиле. Возили погибших воинов на телегах, запряженных лошадьми, мимо нашего дома. Эта страшная картина на всю жизнь сохранилась в моей памяти. По разным сведениям за освобождение села Нивное пали смертью храбрых от 500 до 800 солдат и офицеров Советской Армии.
Возникает вопрос: в связи с чем такие большие потери понесли наши воины? Как затем выяснилось, захватчики установили пулемет на колокольне уже не действующего к тому времени Нивнянского Храма Рождества Пресвятой Богородицы, который расположен на самом высоком месте села. И поэтому весь луг перед фашистами был, как на ладони. А наши солданы, получив приказ, шли в наступление, не зная об этой угрозе. И только после того, когда нашими бойцами, прошедшими с другой стороны села, была уничтожена эта боевая точка противника, наши войска освободили с. Нивное.
После освобождения нашей местности папа приезжал иногда ко мне в село. Помню, у него был свой конь Васька. На нем он катал и меня. Хорошо помню приезд папы в День моего Рождения, когда мне исполнилось 5 лет. Папа привез мне маленькую мандаринку, которой его кто-то угостил. Правда, название этого фрукта я узнал гораздо позже. Тогда же мне очень понравился его божественный аромат. Я снял с него шкурку, а мякоть скушал. Корочки его я собрал и долго их хранил, завернутыми в тряпочку. Иногда я доставал это чудо и наслаждался их ароматом.
Папа в этот день пробыл недолго. Он куда-то очень спешил. Помню, как перед самым отъездом, уже за калиткой нашего дома, прежде чем сесть на своего коня Ваську папа достал из бокового кармана блокнот и вырвал из него два листочка, которые передал мне. После чего он сразу же уехал. На этих листочках, как потом я узнал, были написаны для меня стихи черными чернилами. Я попросил свою двоюродную сестру Пашу, которой в то время было уже 12 лет, прочитать эти стихи. Моя няня Уля была неграмотной. Паша читала мне стихи несколько раз, пока я их не выучил наизусть.
Папины стихи у меня хранятся до сих пор, хотя в раннем детстве не мог я и подумать об их хорошей сохранности. Я сложил эти стихи, перегнув бумажные листочки из блокнота на 8 частей, с тем чтобы они вошли в консервную банку. Затем я переложил их в баночку от гуталина, предварительно хорошо ее вычистив. Благодаря этому мне и удалось спасти стихи папы от мышей. Теперь же я беру в руки пожелтевшие от времени эти листочки и с большим волнением их перечитываю: они напоминают мне те далекие страшные дни моего раннего детства. Приведу здесь по две первых строфы из стихотворений папы.
1) Две первых строфы из стихотворения папы, посвященного моему Дню Рождения в том виде, как оно сохранилось до сегодняшних дней:
2) А далее приводятся две первых строфы из второго стихотворения папы от 13.03.1944 г. с некоторой коррекцией внешнего вида, где я убрал желтый фон и следы от перегибов бумаги:
Почти каждый год я посещаю родные края. В любое время года Нивнянский луг неповторимо красив. Ранней весной он до самого горизонта заливается талыми водами, затем покрывается желтым ковром из весенних цветов. А летом на нем вырастает высокая зеленая трава, которую затем косят для скота. Я всегда любуюсь красотой наших мест и этого луга.
Но когда я нахожусь вдали от родного села Нивное и пытаюсь представить себе красоты нашего луга, передо мной всегда возникает та страшная картина, которую я видел в раннем детстве в первые дни после освобождения нашей местности от фашистских захватчиков (тогда мне не было и четырех с половиной лет). Настолько сильны оказались детские впечатления.
Нивнянских и Федоровских подпольщиков вместе с моей мамой и тетей Машей расстреляли в Клинцовской тюрьме. По рассказам оставшихся в живых подпольщиков не дожили они менее одного дня до освобождения г. Клинцов Красной Армией от фашистских захватчиков. Место их захоронения неизвестно.
В районной газете г. Суража “Восход” от 27 января 1966 г. в статье “Как это было” корреспондент Н. Ермольев писал: “Отступая под сокрушительными ударами Советской Армии, гитлеровские головорезы завершали свои гнусные дела. Но всех заключенных они не успели расстрелять. Человек одиннадцать суражан избежали казни – выручили их партизаны. Переодевшись в немецкую форму, пробрались обманно в тюрьму, открыли камеры и сказали узникам, как уходить из Клинцов. Тогда были спасены (называются имена спасенных). Они остались жить, чтобы снова радоваться свободе и солнцу, чтобы рассказать, пусть даже через двадцать три года, всем живым, как это было”.
Не щадили немецкие головорезы даже несовершеннолетних подростков. Со слов оставшихся в живых подпольщиков Н. Ермольев в этой же статье упомянул и о 13-летнем подростке Лене Литвякове из г. Суража, который был схвачен немецкими палачами при выполнении им поручения партизан. Как рассказывали освобожденные партизанами заключенные, фашисты вызывали подпольщиков из камер на расстрел, громко произнося их имена. Вот что написал Ермольев в газете “Восход” о Лене Литвякове со слов свидетелей этих страшных событий: “Опять загромыхали в коридоре шаги. Слыишм: “Леонид Литвяков!”. То ли не понимал мальчишка; что ждет его, то ли решил мужественно умереть, только отозвался звонко: “Я здесь!”. Не выдержав, истошно вскрикнула и зарыдала в соседней камере-какая-то женщина. Хотелось крикнуть на весь мир: “Звери алчные, будьте вы трижды прокляты!” Леню Литвякова увели на расстрел.
Народ помнит своих освободителей и воздает должное их героизму. С годами и десятилетиями не тускнеет эта память. На полях былых сражений воздвигнуты памятники боевой славы. В центре села Нивное, которому и посвящены эти воспоминания, в зеленом сквере, у входа в Дом культуры также установлен памятник воинам-освободителям. Братские могилы... Они есть в каждом селе, городе. И это не просто могилы скорби и печали. Они напоминают нам и о том, что за мир нужно неустанно бороться.
1980 г. Г.П. Жигальский
Примечание. Вставки стихов и некоторые дополнения из воспоминаний
Синенок Матвея внесены в текст в январе 2011 г.
