Отрывок  из книги Анатолия Казакова

На той давнишней войне

 Опубликовано в журнале: «Звезда» 2005, №5

http://magazines.russ.ru/zvezda/2005/5/kaza8.html

http://militera.lib.ru/memo/russian/kazakov_a/03.html

Это автобиографические записки бывшего рядового красноармейца-солдата, одного из тех призывников 1921-1923 годов рождения, которых в живых к 1942 году оставалось только трое из сотни.

ЧАСТЬ III. ШУМЕЛ СУРОВО БРЯНСКИЙ ЛЕС

Следы приводят в отряд

….Мамаевские леса представляют собой один из массивов знаменитых брянских лесов. Их стратегическое значение в том, что они наиболее близко расположены к железнодорожной магистрали Унеча - Брянск, в то время интенсивно эксплуатируемой немцами. В мае 1942 года здесь, кроме Мглинского отряда, базировался отряд политрука Панасенкова, впоследствии преобразованный в бригаду, отряд писаря Еремина, состоящий сплошь из окруженцев. Временами появлялся разведотряд НКВД капитана Шестакова. В северной части мамаевского леса рейдовал отряд восемнадцатилетнего Анатолия Ивановича Озернова. Это была орда смелых молоденьких ребят, увлеченных партизанской романтикой. Впоследствии отряд Озернова был поглощен другими отрядами.

Мглинский районный партизанский отряд был организован при отступлении Красной Армии в августе 1941 года из партийных работников районного звена, партийных активистов, работников правоохранительных органов, как предписывалось директивами ЦК ВКП(б). В отряд были взяты несколько еврейских семей, не успевших эвакуироваться. Первоначально в отряде насчитывалось около сорока человек. Заложили в мамаевском лесу несколько продовольственных баз. Командир отряда - Каплин, комиссар - Крупянко, начальник штаба - Шалин.

Как рассказывали потом первые партизаны, отряду зимой 1941-1942 годов пришлось несладко. Об активной деятельности не приходилось думать. Зимой, когда любой след четко отчеканивается на снегу, надо было маневрировать в условиях немецко-полицейских налетов. Ходили по тропкам задом-наперед, чтобы запутать след. Зимой потерь не было. К маю 1942 года отряд вырос до восьмидесяти человек за счет местного населения, вынужденного бежать от немецко-полицейских преследований вместе с семьями.

Вследствие наплыва местных семей и отдельных гражданских лиц в отряде они оказались преобладающими. Я бы назвал отряд того времени военизированным партизанским колхозом. Отряд имел военную структуру - рота, взвод, отделение.

Единственной ротой, которая тогда могла быть сформирована, исходя из наличного состава, командовал Голкович, политрук - Петр Валентинович Езерский, третий секретарь райкома партии; командир моего взвода Федор Иванович Ковлягин, райвоенком. Все эти люди могли бы командовать батальоном. Существовала также диверсионная группа, в которую по мере надобности привлекались люди из других подразделений, разведвзвод и, естественно, хозчасть. Александра Павловича Сорокина включили в хозчасть к Черномордику, и он в ней проработал возчиком до соединения с Советской Армией в ноябре 1943 года. Особая группа для поручений была при командире отряда. В нее вошел Андрей Жуковский.

Суровая зима 1942 года ................. ..........         .В партизанском лагере

Ввиду специфического состава отряд был неспособен к дальним длительным рейдам. Главными задачами считались диверсии на железной дороге, разведка, как ближняя, так и дальняя, о движении, сбор сведений о дислокации немецких войск.

Влияние отряда в оккупированном районе было очень сильным. Все окололесные колхозы сохранились. Они платили налоги натуральным сбором (зерно, скот), как до оккупации. Мельница на реке Ипуть в селе Николаевка работала на нужды отряда.

Особой заботой был единственный радиоприемник и аккумуляторная батарея к нему. Радист Данило Максименко, секретарь райкома комсомола, постоянно ловил и записывал сообщения Совинформбюро, которые в то лето 1942 года были неутешительны. Когда Данила выходил из радиошалаша с расстроенным и недовольным лицом, партизаны его спрашивали: "Какой еще город сдал, Данила?" Данила молча отходил в сторону.

Первая диверсия

Для начала Федор Иванович посылал меня в состав южного дозора на опушке леса по дороге на Вормино. (Между прочим, эта деревня известна с ХII века, со времен «Слова о полку Игореве».) В состав дозора входили два пеших и один верховой партизан. Здесь рос развесистый дуб, с ветвей которого хорошо видны дорога на Вормино, само Вормино и опушка леса.

На этот дозор летом 1943 года вышел, повернув фуражку козырьком назад, австрийский врач, давший важные сведения и переправленный самолетом в Москву.

Когда я изъявил желание идти на диверсию, Федор Иванович не стал возражать.

Командир диверсионной группы Ляхов был смелым и изобретательным минером. Взрывчатки при закладке баз оставили мало. Ляхов подсказал выход: выковыривать тол из неразорвавшихся авиабомб, что минер Слепых и делал в тот момент, когда я доложил о прибытии в распоряжение диверсионной группы.

Использовались взрыватели-самоделки и взрыватели от противопехотных мин. Первая система работала на нагрузку. Проходящий поезд надавливал на взрыватель мины, установленной на стыке рельсов между шпалами, и происходил взрыв. Во второй системе взрыватель противопехотной мины срывался посредством прикрепленного к ней шнура на расстоянии.

Взрывчатку упаковывали в специально сколоченные ящички размером чуть меньше зазора между шпалами.

С таким ящичком весом пять килограммов я тронулся вслед за Ляховым и другими. В группе пять человек: минер, три помощника и командир. Взрыватели, основной и запасной, были у него в нагрудном кармане.

Использовали взрыватель противопехотной мины, усиленной взрывчаткой, так как она была более надежной.

Мы намеревались произвести взрыв на перегоне Унеча — Почеп. Пройти от леса до железки за одну ночь и вернуться обратно не хватит времени, поэтому требовалась промежуточная дневка.

Ляхов вел нас уверенно полевыми дорогами по одному ему известным ориентирам, и к утру мы очутились в густом молодом леске, защищавшем нас от посторонних глаз. Ноши натерли спины, но мы радовались, что не натерты ноги.

Вторая часть маршрута проходила по болотистому редколесью. Час или два мы переждали среди кочковатых бочажин, прислушиваясь к редким гудкам паровозов на ближайшей станции Коробиничи. Настала ночь безлунная, но ясная. Осторожно пробираясь и стараясь не шуметь, мы подошли к железнодорожному полотну. Ляхов и Слепых поставили мину и подключили к ней веревку, заранее вытянутую мной на болотине. Я должен был дернуть веревку при прохождении поезда. От меня полотно располагалось не более чем в пятидесяти метрах. Остальные заняли места для возможной перестрелки.

Со стороны Унечи примерно через час послышалось пыхтение паровоза, и вышел на видимость состав с небольшой скоростью. Впереди паровоза прицеплены две платформы с песком.

Я дождался, пока эти две платформы пройдут над миной, и дернул за веревку. Раздался взрыв, но более слабый, чем я ожидал. Паровоз покрылся белым паром, вагоны заскрежетали, налетая на передние. Моментально возникла автоматная стрельба по лесу, залаяли собаки. Немцы выскочили из вагонов, но им путь в лес перекрывало болото.

В ожидании вражеского эшелона

Не мешкая, диверсанты побежали прочь от полотна. Откуда взялись силы! Мы бежали, не обращая внимания на хлеставшие по лицу кусты. Немцы продолжали обстреливать, но мы уже были вне досягаемости их автоматов.

Проделав путь до старой дневки, по очереди поспали два-три часа и на следующее утро были в отряде.

Тайные доброжелатели с Унечи сообщили впоследствии, что движение было задержано почти на сутки.

В 1943 году появились английские магнитные мины, в отряды было сброшено большое количество взрывчатки для взрывов крупных объектов (мостов и др.), но наша диверсия, произведенная кустарным способом, кажется дороже всех последующих диверсий с совершенными материалами и техникой.

Ляхову уже не пришлось увидеть эти последующие диверсии. Он был убит в начале зимы 1942 года, наткнувшись на полицейскую засаду, когда на санях возвращался с очередного задания.

Лето 1942 года

Лето 1942 года выдалось для отряда сравнительно спокойным, хотя на юге страны войска вели кровопролитные бои с наступающими на Сталинград и на Кавказ немцами.

Ходили на диверсии, нападали на полицейские участки, выявляли предателей.

Отряд пополнялся за счет приходивших окруженцев и сельской молодежи, которая раньше боялась прийти из-за полицейских преследований своих родителей.

Постепенно налаживались связи с Большой Землей. В более многочисленные соседние отряды прилетали ночами самолеты и работали «на сброс». В мешках сбрасывали оружие, боеприпасы, взрывчатку, соль, сахар, спички. Последние были особенно нужны, так как курильщики пользовались первобытными «кресалами» из кремня или твердого металла, высекавшими искру на трут. Местами сброса были поляны вокруг Мамаевки. Иногда мешки попадали и в лес. Пока поступало все в очень небольших количествах. Кое-что перепадало и нашему отряду.

Действовал также временный аэродром у села Каталин на реке Ипуть. В конце лета 1942 года мы высылали туда группы для обслуживания костров, служивших опознавательными знаками. В одну из ночей приземлился самолет с руководителем черниговских партизан, знаменитым впоследствии Федоровым. Он был в белых бурках, еще не по сезону. Эти белые бурки тогда мне, уже обстрелянному партизану, сказали сразу, что соединение Федорова пойдет зимой в рейд.

Я написал письмо родителям в Мурманск, в котором сообщил, что жив и воюю в партизанском отряде, не особенно надеясь на ответ: родители могли быть эвакуированы из города.

В один из приездов командира отряда из Мамаевки раздался клич: «Письма пришли!» У штаба собралась толпа. Сообщили, что получено только одно письмо... — мне. Особист и комиссар Крупянко могли быть спокойны за этого окруженца. А то всех в чем-то подозревали.

Постепенно возникали группы вроде землячеств. Местные партизаны, имевшие и раньше связи, даже родственные, держались вместе. Окруженцы тоже. Собирались у костров, пели в раздумье песни. Тогда мы услышали привезенную кем-то «Землянку» — «Бьется в тесной печурке огонь...».

Была еще малочисленная группа с особой уголовной терминологией и лексиконом. Они пели, например, у костра:

Мы с тобою два громилы,

Динь-динь, динь-динь,

Ты Фома, а я Гаврила,

Динь-динь, динь-динь,

Раз решили мы кутнуть.

Драла-фу, драла-ла,

Уголовка тут как тут.

Фома, дога-да.

Жуковский почувствовал свою стихию, немедленно присоединился к этой группе.

Начальству не давали покоя наши с Андреем кожанки. Явный контраст с одеждой командования. Командир отряда Каплин вызвал Жуковского и приказал достать две кожанки для него и комиссара. Жуковский подобрал себе двух дружков, и они отправились к известному директору кожзавода. Путь не близкий, надо перейти две железки туда и обратно. К тому времени немцы усилили охрану железных дорог. Кое-где появилась колючая проволока. Особое внимание немцы оказывали выемкам, так как сваленные взрывом вагоны надолго задерживают движение, тогда как на насыпи их легко столкнуть под откос и продолжать путь.

Жуковский с дружками нашли без труда дачный дом директора кожзавода, перерыли там все сверху донизу, нашли две кожанки, заплатили по строгому указанию командира отряда за них советскими деньгами и скрылись в ночи.

Переходя обратно железку на перегоне Унеча — Клинцы, они именно на выемке столкнулись с немецким дозором. В завязавшейся схватке Жуковский бросился отнимать парабеллум у офицера и был ранен в руку. Все же группе удалось добраться до отряда и притащить кожанки.

Андрей Жуковский сразу вышел в фавор. Ходил по лагерю с перевязанной рукой как герой. Ему сшили галифе, стачали хромовые сапоги (был в отряде отличный сапожник) и с первым же самолетом отправили на Большую Землю.

Значительно более важным событием были действия наших подпольщиков. Они распропагандировали лейтенанта (русского), командира комендантского взвода власовцев, расквартированного во Мглине. Лейтенант встретился с представителем нашего отряда и обещал привести взвод в лагерь. Рядовые власовцы ничего не знали. Лейтенант объявил на построении о марше для реквизиции продовольствия.

Мне неизвестно, как события развивались дальше, но власовцы вошли строем на территорию лагеря, а оружие привезли на подводе. Строй стоял растерянно, не понимая, что происходит. Объявили, что они пришли в партизанский отряд.

Среди них оказалось два власовца, награжденных крестами. Когда строй рассыпался, они бежали.

Власовские ребята как-то растворились в подразделениях отряда. Не помню, чтобы к ним применялись какие-либо ограничения. Конечно, особый отдел работал, но видимых жертв не было.

Зимняя блокада 1942 года

Осень выдалась дождливая и ветреная. Дождь полоскал лес, наши шалаши и навесы, костры заливало. Приготовить пищу считалось удачей. Кое-где начали строить землянки в расчете на приближающуюся зиму. Диверсионная деятельность почти замерла. Дозоры приходили со смены продрогшие и голодные. Дороги раскисли, и приток продовольствия из окрестных колхозов резко сократился.

Нагрянувший обильный снегопад встряхнул всех. Встала проблема обуви. Многие даже перешли на лапти, которые плели старые деды из окрестных деревень. Одно время и я ходил в лаптях, но эта временная обувь не была удобной.

В условиях необеспеченности продовольствием и боеприпасами объединенное командование отрядов, базировавшихся в мамаевском лесу, все же решило объявить в селах района мобилизацию мужчин в возрасте до сорока лет для пополнения партизанских отрядов, так как предполагались активные зимние боевые действия. К тому времени нам уже прокрутили на сельской установке (динамик крутили вручную) фильм о разгроме немцев под Москвой. Фильм принес облегчение, но не вызвал энтузиазма. Некоторые важные эпизоды фильма не впечатляли: явно свезенная в одно место для фотографирования брошенная немецкая техника, малое количество пленных и др. Однако было показано, что зима — это время для победы русских. Зима и генерал Мороз разбудили русского медведя.

Пришедшее в отряд пополнение, привыкшее к сельхозработам, совершенно не было приспособлено к военному делу. Кроме того, они привели с собой жен, подруг и других домочадцев, боясь оставлять их немцам на расправу. Результаты мобилизации оказались весьма сомнительны.

Меня назначили командиром отделения, и я начал обучение с курса одиночного бойца: нахождение в строю и разборка-сборка винтовки. Кроме того, собрали лыжников, к которым прикрепили меня в качестве инструктора. Я учил их маскировке в снегу, стрельбе с лыж, броску гранаты с лыж на ходу и т. д.

Тем временем поступали сведения о сосредоточении поблизости немецких войск, полицейских и власовских формирований. Наши гарнизоны, стоявшие в деревнях, приходилось сворачивать и подтягивать к основному отряду.

Блокада началась с артиллерийского обстрела Мамаевки крупнокалиберными орудиями. Немцы блокировали леса, заняли все основные дороги и просеки, на перекрестках строили бункеры. Действия немцев нам были непонятны. Если они решили уничтожить партизан, то глубокий снег мешал прочесыванию и применению техники. Следов по лесу было натоптано сколько угодно: и человеческих, и конских, и санных, так что проследить движения партизан было невозможно. Удивительно, но немцы не применяли минометов — самое поражающее оружие в лесных условиях. Единственный вывод — решили сморить голодом.

Действительно, партизаны были обречены на голодное существование. Все лошади пали от бескормицы, и замороженные их трупы попадались часто. Оголодавшие люди снимали с крупа лошади кожу, строгали ножами длинные куски замороженного мяса и здесь же съедали. Пробовал и я.

Тяжеловесный, отягощенный гражданскими лицами, ограниченно боеспособный Мглинский отряд разбился на мелкие группы. Было рекомендовано рассеяться по лесу и избегать прямых стычек с врагом. Все же выделенные группы жались к штабу, как будто около штаба было безопаснее.

Я, как командир отделения, оказался во главе случайно сбитой группы, состоящей из пятерки мужчин, частью вооруженных, и нескольких женщин, пугливых и растерянных. К счастью, по пути к нам прибился пулеметчик с ручным пулеметом из отряда Панасенкова. Мы залегли в снег в мелком кустарнике, хорошо замаскировались.

Среди группы оказался некто Егоров, из мобилизованных в Николаевке. У него были сложные отношения с советской властью. Он истово верил в Бога, был церковным старостой, разъяснял Евангелие своим односельчанам и, понятно, был противовесом партийной пропаганде. Он категорически отказался брать винтовку в руки. Зачем его мобилизовали и почему он оказался в моей группе — одному Богу известно.

Немцы с просеки, возле которой залегли, палили по лесу наугад, и некоторые пули залетали в наш кустарник. Егоров под огнем сделал попытку отползти и бежать — не думаю, чтобы к немцам, просто бежать из опасного места, но был остановлен одним из партизан.

Стрельба неожиданно прекратилась, немцы сняли секреты и покинули просеку.

К вечеру мы нашли свой отряд. Комиссар искренне удивился, что Егоров вернулся в отряд вместе со всеми. Его увели в сторону штаба.

Занятый устройством своих людей, я забыл думать о нем. Политрук Езерский, который называл Егорова евангелистом, сказал мне, что Егорова по приказу командира отряда расстрелял его ординарец. Сведены старые счеты. Так просто, взяли и расстреляли, что, впрочем, было в манере тех лет.

А жизнь продолжалась. Строили прочные землянки, восстанавливались прерванные связи. Меня назначили командиром взвода.

Мы не знали тогда, что блокада наших лесов была в дни окружения немцев под Сталинградом.

И когда над лесом наш самолет ночью сбросил листовки, в которых сообщалось, что в Сталинградском котле пленено более 90 тысяч солдат и 22 генерала, то радости не было предела. Старые вояки облегченно вздыхали: «Научились наконец».

Сталинград явился поворотным пунктом в партизанском движении. После победы под Сталинградом резко усилился приток в партизанские отряды. Мы делили тогда партизан на две группы: пришедшие в отряд до победы под Сталинградом и после. Первые были как бы дважды партизанами, составляя основу и опору партизанского движения.

Виталий Макотинский

В зимнюю блокаду в декабре 1942 года был ранен в упор в ногу мой хороший друг — москвич Виталий Макотинский из отряда Панасенкова. Стоит рассказать об этом замечательном человеке.

Родители Виталия в тридцатые годы долго работали во Франции на дипломатической работе. Подросток освоил французский язык и свободно на нем изъяснялся. В одной из стычек осенью 1942 года были взяты в плен два француза, мобилизованные в немецкую армию. Он спросил их: «Теперь воюете за бошей?» Они от неожиданности опешили — откуда француз, здесь, в партизанских лесах.

Вот эпизод из его фронтовой биографии.

Он, как и я, выходец из окружения под Черниговом. К переправе через Десну пришел в полном боевом — с автоматом и рацией. А к ней выходили кто как — кто без штанов, кто без оружия. У переправы, сохраняя в общем хаосе какой-то порядок, стояли полковник и полковой комиссар. Около них — мешок сухарей, и они каждому проходящему бойцу давали по сухарю.

Когда подошел Виталий, полковник сказал полковому комиссару: «Дай ему два сухаря, с оружием идет. Нет, дай три — он еще и рацию не бросил».

Смешное, конечно, вознаграждение, но нужно было быть там, чтобы понять тот разгром и неразбериху, которые были в окружениях 1941 года.

Через несколько дней Виталий был ранен в обе ноги, в обе руки и в шею. Лежал на повозке и каждого, кто проходил мимо, просил, чтобы его добили. Обгонявший повозку капитан на просьбу «добить» ответил: «Что ты, скоро пробьемся». Виталий говорил, что этому капитану, наверное, было просто лень.

После ранения в декабре 1942 года Виталий был отправлен через фронт, на Большую Землю. Мы встретились в Москве в 1951 году, он мне рассказал дальнейшую историю.

Когда сделали рентгеновский снимок раненой ноги, врач сказал: «У вас не пулевое ранение, а осколочное».

«Как осколочное? Пулевое», — настаивал Виталий.

А оказалось, что пуля попала в то самое место, в которое он до этого был ранен осколком.

Я, шутя, сказал ему: «Тебе нужно было родиться с ногой колесом, тогда бы вообще и ранен не был».

Герой-партизан после войны работал слесарем в Мосгазе.

Март — май 1943 года

Массовый приход молодежи изменил роль «стариков» в структуре и деятельности отряда. Они стали выступать как наставники, возглавляли специальные группы по конкретным заданиям, стояли во главе гарнизонов в селах района, создавали более разветвленную сеть разведки, занимались политической пропагандой среди населения.

По-прежнему ходили диверсионные группы на железку, охрану которой немцы еще более укрепили. Группа, посланная в дальнюю разведку под хутор Михайловский, на перегоне Брянск -Унеча наткнулась на колючую проволоку в три кола с развешанными на ней пустыми банками, за которой, ближе к рельсам, был устроен настоящий забор из бревен, так что ей пришлось долго кружить, чтобы найти проход на другую сторону железки.

Мины ставили и на шоссейных дорогах, благо теперь и взрывчатки, и минеров хватало.

Мамаевка превратилась в основной опорный пункт партизан в южных районах брянских лесов. Работал ночной аэродром. Все грузы сбрасывались именно в район Мамаевки. Все крупные военачальники и партийные деятели летели в партизанские соединения через Мамаевку. Я, находясь со взводом для регулирования огня костров на месте посадки, неоднократно видел Федорова, командовавшего соединениями черниговских партизан. Были случаи бомбежки мамаевского поля немецкими самолетами.

Усилилась борьба с полицией. Вот одна из не очень удачных операций, в которой я участвовал. Поступило сообщение, что в деревне Новые Чешуйки в школе базируется отряд полиции. Мой взвод был срочно направлен на ликвидацию этого отряда. Со взводом пошел политрук Петр Валентинович Езерский.

Мы удачно проскочили безлесное пространство, с наступлением ночи окружили школу и залегли. Мертвая минута лежки. Я чувствую, от меня ждут, что я первый ворвусь в дверь. Захолодело сердце. Надо идти напрямую на автоматный огонь. Другого выхода нет. Иначе — слава труса, а то и похуже. Пересилив себя, я рванулся, за мной командир отделения Женя Черничкин. Взвод за нами. Несколько перепуганных полицейских сидели, дрожа, по углам. Оружие бросили. Остальной отряд успел ускользнуть до нашего прихода, кем-то предупрежденный.

В мае объединенное командование мамаевских и клетнянских лесов запланировало операцию по освобождению лагеря военнопленных в большом селе Пеклино, недалеко от Клетни. От нашего отряда выделялась рота для засады в одном из оврагов у дороги. В Пеклине развернулся бой, горели бараки и дома. Бой ушел от нас в сторону. Рота фактически в бою не участвовала. Запомнилось другое. Впервые появились бесшумные винтовки. На ствол надевался надульник с резинкой. Пуля проскакивала через нее бесшумно. Специальные патроны с уменьшенным зарядом, чтобы не рвать резинку. На этих принципах основано и все современное бесшумное оружие.

Мы с одним из местных партизан решили проверить это оружие в действии. Наметили бункер на перекрестке дорог, который рота обходила лесом. Подползли как можно ближе. Часовой вылез на бруствер и смотрел в бинокль, к счастью, не в нашу сторону. Мы выстрелили почти одновременно. Чья пуля попала, неизвестно, может быть, и обе. Часовой брякнулся на землю. Мы услышали зов: «Вальтер! Вальтер!» — и, недолго думая, бросились бежать.

Были случаи мародерства. Один молоденький, залихватского поведения партизан во время операции прихватил у крестьянки рулон красного домотканого полотна (зачем оно ему, дураку, нужно было?). Крестьянка пожаловалась командиру отряда. Разговор был короток — расстрел.

На Большой Земле произошли перемены, поразившие и удивившие нас. Появились слова: солдат, офицер, Советская Армия, золотые погоны.

Нами впитывалось годами, что офицеры — все белогвардейцы, а золотопогонники — это презрительное название беляков. Возродилось царское «Здравия желаю!». Рассказывали, что в Москве милиция переходит на форму царской полиции со шнуром для свистка. Слова «Советская Армия» и «солдат» влились в обиход незаметно.

Федор Иванович Ковлягин летал в Москву по своим военкоматским делам. Вернулись вместе с Ереминым, с золотыми погонами лейтенантов. Мы смотрели на Еремина, как на музейный экспонат, и нам не верилось, что это наш Федор Иванович. Больше он погоны не надевал, ходил в обычной одежде.

И еще одна новость. В отряд попала книга, изданная Московской патриархией. Митрополит Алексий писал в ней: «...поскольку всякая власть от Бога, то и Советская власть от Бога». Дали дорогу церкви.

Пошел другой отсчет времени.

Июньская блокада 1943 года

В конце мая какому-то умнику в Центральном штабе партизанского движения пришло в голову сменить командира отряда, чтобы приблизить отряд к воинскому подразделению. Вместо Каплина прислали капитана Ильиных. Новый командир построил отряд, сетуя на непослушных женщин и стариков, и объявил, что вводится воинская дисциплина и что "партизанщину" нужно забыть. Он не успел реализовать свой план, как началась блокада. К счастью, штаб остался старый.

Мой взвод стоял гарнизоном в одном из сел на северо-западной окраине леса. Мы патрулировали ближайшие дороги, помогали крестьянам по хозяйству (уход за лошадьми, пилка-колка дров и др.), но чувствовали, что обстановка накаляется. Из штаба прибыл вестовой и сказал, что гарнизону надо сняться и прибыть в отряд, так как немцы сосредоточиваются вокруг леса, что мы и сами видели.

Июньская блокада была более жесткой и беспощадной, чем зимняя. И значительно шире по масштабам. Мы только в июле, с началом Курской битвы, узнали, что немцы, планируя операцию "Цитадель", пытались очистить ближайшие тылы от партизан, чтобы обеспечить беспрепятственный провоз грузов к фронту и безопасность армейских тылов. Блокировались леса к северу и югу от Брянска вплоть до Северной Украины. Было задействовано не менее армии. Проводилась карательная операция.

Блокада началась бомбежкой центральной части леса и артобстрелом из крупнокалиберных орудий. Затем сожгли все деревни вокруг леса, которые были связаны с партизанами. Сожгли многострадальную Мамаевку. Убили или сожгли ее жителей. Погиб Василий Иванович Мамаев. Жителей села Акуличи согнали в сарай и сожгли. В огне погибли жена и ребенок нашего партизана Акуличева.

Общий стон огласил лес. Бежали с пепелища в чем попало, прижав детей, разыскивая ранее припрятанных в лесу коров и скарб, все, что удалось спасти от уничтожения.

Лес оказался набит людьми. Беженцы искали защиты у партизан, смешивались с ними и, сами того не желая, затрудняли действия партизан.

Отряды и группы партизан находились в непрерывном маневрировании, местами вступая в перестрелку с карателями. Во время боя, перебегая одну из дорог, погибла Зина Голкович, жена нашего командира роты Левы Голковича. Он пополз, чтобы вынести ее тело в безопасное место, но был сражен пулеметной очередью.

Захватив главные лесные дороги и поселки, немцы приступили к прочесыванию леса. Если раньше они ходили цепью только по удобным местам, оставляя болотины, валежник, густое мелколесье в стороне, то в этой блокаде прочесывали все. Они брели цепью по болоту, поливая из автоматов ближние кусты и валежник. По удобным местам в сухих борах шли с собаками.

В это прочесывание и я угодил. Цепь с интервалами между солдатами в несколько метров шла по заболоченному лесу с высоким подлесником из мелких кустов. Я лежал за деревом в этих кустах, и немец меня не заметил, едва не наступив мне на голову. Это был крайний левофланговый автоматчик.

Когда цепь удалилась, я пошел к болоту напиться. Вдруг одна из кочек приподнялась и сказала: "Не стреляй, я Шведов из отряда Панасенкова, свой". Он, раненый, забрался в это болото и прикрылся кочкой.

Мне удалось, частично собрать своих людей, и мы направились в так называемый "чухмарник" - густой мелкий осинник в восточной части леса, где был назначен сбор после прочесывания. Двигались без дороги по лесу. Нас обстреляли из кустов. Меня ранили в ногу, теплая кровь потекла в сапог. Женя Черничкин помог мне добраться до нового места отряда. В результате прочесывания немцы уничтожили лагеря партизан и захватили много лошадей. Сколько всего пострадало людей - убитых, раненых, взятых в плен, расстрелянных на месте - я не знаю, но потери были очень большими.

Решив, что главные силы партизан разгромлены, немцы стали снимать блокаду. Стояла тишина. И вдруг воздух резанула плотная стрельба из автоматов и пулеметов. Это засада из партизан капитана Шестакова и майора Панасенкова начисто уничтожила колонну немцев, выходивших из леса.

Последней жертвой блокады был Давид Колесников. Уже на исходе блокады он подорвался на мине, вероятно, нашей, поставленной другим отрядом. Наш фельдшер, опытный Иван Терентьевич Сергеенко, прокаленной на костре ножовкой отрезал ему остатки стопы и отправил ближайшим самолетом на Большую Землю.

Капитан Ильиных в блокадных боях потерял управление отрядом, ничем себя не проявил, авторитетом среди партизан не пользовался и был снят. Отряд с радостью встретил возвращение старого командира - Каплина.

Ответом на блокаду была рельсовая война.

Советская Армия

Под рельсовой войной понимается грандиозная операция, проводимая всеми отрядами одновременно по подрыву железнодорожного полотна на дорогах, ведущих к фронту, перед началом Курской битвы. Я не участвовал в рельсовой войне, так как лежал в партизанской санчасти после ранения. Отряд выделил несколько взводов подрывников с задачей каждому взводу подорвать один стык рельсов. Поскольку таких взводов и групп из объединенных отрядов были сотни, то в одну ночь была парализована дорога Унеча - Брянск - Орел.

Однако до соединения с Советской Армией оставалось еще пять месяцев.

Чрезмерно усилился приток в отряды. Так как все нормальные люди уже давно были в отрядах, то пополнение осуществлялось за счет... власовцев. Приходили и молодые ребята, выросшие за годы войны. В наш отряд влилась подгоняемая событиями на фронте рота власовцев. К осени численность отряда составляла восемьсот человек. Потребовалась внутренняя реорганизация отряда: составление подразделений смешанного состава (старые партизаны плюс новички), которое имело двоякую цель - передачу опыта новичкам и политический надзор за ними.

Возобновились гарнизоны в селах. Полицейские были полностью нейтрализованы. Большинство сложило оружие. Некоторые бежали на запад с отступающей немецкой армией.

Соединение с Советской Армией прошло без объятий и торжественных построений. 43-я армия Западного фронта в ноябре 1943 года обошла мамаевские леса севернее и южнее, и мы без тревог и боев оказались в советском тылу. Два наших партизана все же помогли армии, как проводники. Приехавший представитель армии перед строем зачитал приказ о награждении партизана Овечкина орденом Отечественной войны II степени, а Клейнермана - орденом Красной Звезды.

Начались приготовления к расформированию отряда.

Федор Иванович Ковлягин, теперь уже полновластный военком района, предложил мне должность начальника общего отдела военкомата. "Присвоим звание", - пообещал он. Очень заманчивое предложение, которое может изменить мою жизнь на много лет вперед.

Были такие чудаки в армии в войну, которые не хотели становиться офицерами, хотя офицером служить намного легче, чем солдатом. Место для таких - сержантский состав.

В 1940 году я отказался от должности замполитрука, так как не хотел служить "лишний" третий год. Я стремился скорее вернуться на гражданку и продолжить свое геологическое образование. Те же мотивы руководили мной и теперь. Кроме того, я хорошо знал судьбы лейтенантов довоенного времени. Их, несмотря ни на какие обстоятельства, не отпускали из армии раньше сорока лет. Мне в 1943 году было всего двадцать два года.

Я долго думал и отказался от предложения Федора Ивановича: "Пойду на фронт".

Хотя я попал на фронт не сразу, но кое в чем это решение оказалось правильным. Мои друзья по 39-й армии (уже на 3-м Белорусском фронте), окончившие фронтовые курсы младших лейтенантов, демобилизовались только в 1950 году, когда я уже закончил университет, получил диплом и поступил в аспирантуру.

Командир, комиссар, начальник штаба (высшая тройка) за двухлетнее пребывание в отряде обзавелись временными женами. У двоих родились ребятки. Во Мглин возвращались законные супруги, эвакуированные в начале войны при наступлении немцев. Они, конечно, не ожидали такого подарка. Представляю себе, какие кошки скребли у наших командиров под ложечкой на общем фоне победных речей. Встреча была отнюдь не радостной. Чист остался только 3-й секретарь райкома Петр Валентинович Езерский. Он сказал мне: "Я верен своей жене".

Простые же партизаны, порадовавшись на первых порах, стали готовиться к новой жизни.

Аккуратно сдали оружие, уложив его на подводы. Последнее построение, и мы двинулись во Мглин. Было странно идти по широкой дороге днем, не выставляя охранения. Все же оставалось чувство незащищенности: вот откуда-нибудь застрочит пулемет, ударяя по колонне. В пути на месте деревень попадались лишь печи от сгоревших домов. На некоторых печах сидели кошки, не понимая, куда делся дом.

По дороге нас обогнало армейское подразделение. Я обратил внимание, что в его составе были либо старослужащие (возрастом более тридцати лет), либо совсем мальчики семнадцати-восемнадцати лет. Средних возрастов почти не было. Это должны были быть мы, выбитые в 1941 году.

По прибытии во Мглин для возвращающихся партизан был организован концерт фронтового ансамбля песни и пляски.

Мирные партизаны подчинялись теперь райвоенкомату и временно разошлись по своим домам, селам и деревням. Остальным предстояло отправиться на фронт. Формировалась маршевая рота. Готовились списки, сопровождающие документы и продаттестаты.

В последний вечер перед уходом на фронт ко мне зашел Езерский и сказал, несколько смущаясь:

- Слушай, ты все равно идешь на фронт, там обмундируют и твоя кожанка пропадет. Отдай ее мне.

Я согласился.

На утреннем построении командир отряда неожиданно объявил, что я назначаюсь командиром маршевой роты. Я попросил помощником назначить Женю Черничкина.

Одежонка была у новоявленного командира роты не из лучших: красные галифе, сшитые еще в отряде, фуфайка и кепка. Совсем невоенный вид. А многого от меня и не требовалось. Привести роту в запасной полк под Рославлем, сдать и отчитаться. По пути из роты бежало несколько человек.

Освободившись, мы с Черничкиным решили съездить в Смоленск, в двадцати километрах от которого стоял Центральный штаб партизанского движения, и получить только что утвержденные медали "Партизану Отечественной войны". Нам вручили.

Партизанская эпопея закончилась.